– Но рабочие, получив деньги, тоже пойдут на рынок, – от волнения Кутлер начал жестикулировать, – захотят купить товары, а их вовсе нет или будет недостаточно. Цены взлетят…
– Все будет, как вы сказали, если мы, сделав первый шаг, вдруг остановимся, – император, уже не отрываясь, смотрел на Столыпина и Балакшина, – но государственное регулирование экономики не терпит полумер. Сказав «А», надо говорить и «Б». Поэтому мы точно так же закупим еще не произведенный товар, пользующийся спросом у рабочих, как уже закупили зерно. Да еще и снизим на него цену. В обмен на полученные деньги мы постоянно должны предлагать новые востребованные товары… Впрочем, спрос можно создавать и самим. Удовлетворим внутренние потребности – предложим рабочим выкупать казенную долю в акциях предприятий и предложим стать совладельцами заводов, на которых они работают. Но в первую очередь, конечно же, оденем и накормим. Скупка зерна преследует именно эту цель
[53].
Произнося последние слова, император движением фокусника откинул крышку сундука и извлек оттуда ярко начищенный, блестящий прибор, похожий отдаленно на керосиновую лампу, и самые обычные сапоги. Во всяком случае, выглядели они именно так.
– Это изобретение преподавателя артиллерийского училища полковника Поморцева, – прокомментировал император удивленный взгляд чиновников, упавший на подчеркнуто прямые, как отглаженные, голенища, – кстати, не единственное. Его вертикальный дальномер и аэронавигационные приборы достойны высшей оценки и внеочередного звания. Но сапоги – это гениально! Голенища – не кожаные, хотя выглядят очень похоже. Это каразея, пропитанная эмульсией яичного желтка, парафина и канифоли. Благодаря такому трюку голенища пропускают воздух, но не пропускают воду, а стоимость сапог снизилась почти в два раза. Ну и, конечно, изделие шведской компании «Примус» – с помощью него можно приготовить обед без дров и даже без плиты. Как видите, вся эта продукция имеет двойное назначение. В первую очередь, она пойдет в армию. Но точно так же она будет востребована и гражданским населением. Как думаете, товарищ Балакшин, станут крестьяне покупать сапоги и примусы? Так что у нас будет чем связать деньги. Было бы что связывать…
* * *
Столыпин стоял в тамбуре вагона императорского поезда и озадаченно глядел на пролетающие мимо пейзажи заснеженной Прибалтики. В ковенском, насквозь прозападном дворянском собрании, естественно не публично, а строго в кулуарах, подшучивание над царской семьей, иносказательное, но вполне узнаваемое высмеивание ограниченной компетентности монарха в вопросах государственного управления считалось правилом хорошего тона. Столыпин, будучи по натуре монархистом, тоже, чего греха таить, позволял себе соленые шуточки и игривые комментарии при чтении фельетона про помещиков Обмановых, где наследник-монарх угадывался абсолютно инфантильным, несамостоятельным ленивцем. И вот состоялось их личное знакомство. Случилось то, что психологи называют когнитивным диссонансом, или полным разрывом шаблона… Этот гнев при виде замерзшего часового подделать невозможно… Команда, поданная таким тоном, что вальяжный генерал превратился в испуганную ворону… Разве так ведет себя избалованный бонвиван? А личная встреча и эти вопросы, чеканные категорические силлогизмы, не оставляющие ни единого шанса для возражений, даже если ты не согласен… И глаза… эти стальные глаза, заглядывающие прямо в душу… «Государь спрашивал меня, что я желаю – кофе или чай. А я желал выпрыгнуть на ходу из поезда, дабы не быть захваченным невидимым, но ощущаемым каждой клеточкой тела энергетическим смерчем, туго закручивающимся вокруг императора и влекущим в свою воронку непреодолимо и уверенно», – размышлял Столыпин.
Потом было совещание с моряками, где Петр Аркадьевич скромно сидел в уголочке, не понимая и половины того, о чем идет речь. Он не понимал, а император чувствовал себя как рыба в воде и в артиллерийских, и в инженерно-морских хитросплетениях понятий и терминов. Сегодня – эти финансовые гении, помощники Витте… Столыпин был о них премного наслышан. Выглядели «гении» в дискуссии с императором… не очень… И этого царя автор «Обмановых» назвал некомпетентным и инфантильным? Какая гадкая, неуместная клевета! Какая несправедливость…
В тамбур не вошел, а скорее ввалился Кутлер. Очки чиновника запотели, и он на ощупь пытался открыть вороненый портсигар с серебряной инкрустацией. Руки у него предательски дрожали. Скоба не поддавалась.
– А, это вы! – буркнул финансист, узнав Столыпина. – А, черт!
Сломанная папироса упала и покатилась по скачущему полу вагона. Столыпин помог Кутлеру снова открыть непослушный замок и зажег длинную, почти каминную спичку…
– Благодарю покорнейше, – начальник окладных сборов, а теперь и Госкомстата, жадно затянулся и с наслаждением выпустил в воздух струйку сизого дыма. – Нет, вы видели? Вы слышали?.. Это все как? Это откуда? Господи, как же был неправ Сергей Юльевич, как же он был неправ…
– И в чем был неправ господин Витте? – осторожно поинтересовался Столыпин.
– Во всем! – энергично махнул рукой Кутлер, и вторая папироса полетела вслед за первой. – Да что ж такое? Что за день сегодня такой! Фу-у-у, – чиновник привалился к стене, сорвал очки и стал ожесточенно их протирать неведомо откуда появившимся в руках платком. Глаза его были закрыты. Внешне он стал спокоен и невозмутим. Внутреннее кипение прорывалось из него не совсем разборчивым шипением, в котором все же можно было расслышать: «когда бы знать, что все так сложится», «когда бы знать»…
– Не понимаю вашей столь нервной реакции, – пожал плечами Столыпин, – мне кажется, государь по отношению к вам был вполне лоялен.
– Лоялен, говорите? Если бы он знал то, что знаю я… Хотя, может, и знает… Ну а вообще – как бы вы себя чувствовали, если бы при вас человек с домашним образованием за четверть часа вполне аргументированно и доказательно не оставил камня на камне от университетского курса практической экономики, а потом, играючи, описал другой, логичный и непротиворечивый, но… его точно не читают ни у нас, ни в Европе! Это как называется?
– Это, уважаемый Николай Николаевич, – вздохнул Столыпин, опять уткнувшись в вагонное окно, – называется помазанник Божий. Мы, кажется, слишком затаскали и позабыли смысл этих слов. И вот нам сейчас очень наглядно и доходчиво об этом напомнили…
«Завтра принадлежит мне»
В каждой религии всегда присутствовало и поныне существует некое священное место, избранное колыбелью веры. Туда всегда отправлялись в паломничество неисчислимые толпы людей в надежде обрести долгожданный покой и спасение. Сколько пилигримов целовали стены Иерусалима или плакали от радости, увидев вместе с Тангейзером величественные купола римских храмов! Сколько магометан брели через холмы пустыни в Мекку! А сколько индусов миллионами собирались в Варанаси, покрывая широкие берега реки Ганг! Для людей современной культуры уже нет объединяющей религии, одного храма. Образ религиозного поклонения столь разнообразен, что можно сказать: у каждого человека – своя религия и свой алтарь. Были такие и у Вильгельма Второго. Одно из них – замок Роминтен, затерявшийся в одноименной лесной пуще Восточной Пруссии, сакральное место германской нации. Священный – совсем не значит богатый. Гораздо роскошнее Роминтена дворцы Баварии, построенные на чудесных альпийских склонах. Какие там бассейны и фонтаны, какие беседки и аллеи!
