Несмотря на всю купеческую лихость, братья смущенно замолчали. На тему всевозможных банковских манипуляций они могли прочитать полноценную академическую лекцию. Цифры государственной задолженности, озвученные на встрече императора с купечеством в Москве, тоже не были сенсацией. Смущал формат и порядок необычной аудиенции. Никакого выхода гофмаршала, никаких подобающих самодержавному приёму объявлений и представлений. Вот так, по простому, будто царь, прогуливаясь, случайно заглянул в публичную библиотеку и обнаружил там любопытствующую банкирскую семью в полном составе.
Заметив неловкость присутствующих, император поморщился, очевидно, рассчитывая на другую реакцию, но решил не ломать собственный сценарий разговора и продолжил, сразу взяв быка за рога.
– На встречу с купечеством в Москве, где вы тоже изволили присутствовать, я пригласил желающих участвовать в упражнении, описанном ещё бароном Мюнгхаузеном – вытягивании себя за волосы из того болота, где мы оказались. Получил более тысячи всевозможных прожектов, некоторые из них уже реализуются. Но среди них не было ничего от вас. Неинтересно или не согласны?
– Ваше Величество, – по праву старшинства первое слово взял Павел, больше похожий в своем пенсне и с бородкой-клинышком на земского доктора, чем на могущественного финансиста, – мы очень внимательно слушали ваше эмоциональное выступление в Большом Театре, но вы так негативно несколько раз отозвались о финансистах, что мы… Одним словом, мы подумали, что попали в опалу…
– Если мне не изменяет память, – император говорил с расстановкой, делая шаг на каждый второй слог, и направляясь к стоящим гурьбой братьям, – я возмущался вывозом капитала и безбожным грабительским процентом, взимаемым с должников, – в глазах императора запрыгали чёртики. – Вас, как людей старой веры, должен возмущать любой ростовщический процент, не так ли?
– Ваше Величество, – как молодой бычок, увидевший красную тряпку, пробурчал Владимир, самый дородный из всех братьев, напоминавший своей осанкой, бородой и густым низким голосом дьякона, – вера запрещает нам брать проценты со своих…
– Вот оно как, Владимир Палыч, – император шагнул вплотную к купцу и заглянул ему в глаза, заставив отшатнуться, – значит вы, требуя равноправия для своей веры, тем не менее, делите население России на своих и чужих? На наших и ненаших? На равноправных более или менее? Это вам Христос так сказал – насчет ростовщичества? Думаю, что вам стоит перечитать Евангелие от Матфея и Луки. Нет, я совсем не против классификации и любой человек имеет право решать, кто ему родной, а кто посторонний. Но дело в том, что эти посторонние рядом с вами живут. Их разорение влияет на вас и, как минимум, заставляет нервничать, придумывать оправдания, судорожно листать священное писание в поисках правильной ссылки. Мы уже говорили на купеческом собрании, что ростовщичество загоняет в нищету не только должника, но и всю страну за счет неконтролируемого роста необеспеченных долгов и неминуемо последующего вала банкротств с ликвидацией ещё вчера успешных предприятий, безработицей и вереницей личных трагедий, превращающих здоровых спокойных людей в нервных больных маргиналов.
Михаил Рябушинский покачал головой.
– Мы в принципе согласны с приведенными доводами, Ваше Величество! Можно сколько угодно обсуждать моральную сторону ростовщичества, но против цифр не пойдёшь. И понимаем, что проценты, взимаемые сверх реально существующей денежной массы, делают общий долг принципиально неотдаваемым, а значит – системно конфликтным. Но мы работаем так, как умеем. Нам никто никогда не предлагал и не разрешал ничего другого.
– Значит будем считать, что назрела историческая необходимость пересмотреть запреты и учебные курсы, – одними краешками губ улыбнулся император. – Если мы сейчас начнём делиться планами, то вы перейдёте в совершенно другую гильдию, откуда нельзя выйти, просто подав прошение, и это должно быть вашим коллективным решением. Вариант – один идет налево, другой – направо, меня не устроит, потому что я прекрасно знаю, что такое различные политические группировки в одной семье.
– А если мы скажем «нет»? – тихо спросил Павел.
– Тогда вы отправитесь домой, – вздохнул император, – и будете дальше заниматься тем, чем умеете, пока вас основательно не тряхнут где-то здесь, – неизвестно откуда взявшаяся указка в руках монарха уткнулась на ближайшем графике в цифру «1905», – и окончательно разденут до исподнего вот здесь, – указка несколько раз обвела цифру «1917». – И организуют все это не царские министры, а ваши коллеги из английских, французских и американских банков.
– Ваше Величество, а откуда вы знаете, что это случится именно в указанное время? – поинтересовался самый младший Федор.
– Да, вы правы, – неожиданно согласился император, – судя по тому, как лихо закручивается геополитическая спираль, это может случится гораздо раньше. Но то, что вас разденут и выбросят на помойку – в этом я даже не сомневаюсь. Вот эта гидра, – монарх ткнул указкой в жирную цифру внешних займов, – просто так никогда ниоткуда не уходила. За её спиной всегда оставались руины и кровь. Так уж повелось с первого штурма Константинополя крестоносцами. А вы для международного банкирского сообщества – чужие и всегда ими останетесь. Усугублю. И вы, и я для финансистов Сити и Уолл-стрит – только корм. Их финансовые возможности стократно превосходят ваши, поэтому проиграете без вариантов, и я – вместе с вами… Давайте сделаем так – я вам оставлю подборку официальных заявлений и неофициальных разговоров ведущих банкиров САСШ и Британии, а вы почитаете, подумаете и примете решение.
Не менее часа братья, оставленные императором в тиши библиотеки, читали откровения Шиффа, Лёба, Баруха, Варбурга, Ротшильда, а потом ещё столько же времени отчаянно спорили друг с другом о реальности прочитанного, о плюсах и минусах союза с первым человеком в государстве, ведь о нем ходили такие разнообразные и противоречивые слухи. Прения, грозящие перейти в ссору, волевым решением прекратил Павел, спросивший о главном – как часто хоть кому-то из их семьи или знакомым поступали подобные предложения? И какая разница, что ещё хранит император в ящиках своего стола и как всё это попало в его руки? А не является ли это предложение тем, что единожды слышат за всю жизнь? И не получится ли так, что потом вся семья будет мучиться угрызениями совести, что не ответила на искренний призыв, и досадой за бездарно упущенный шанс самим формировать условия своего существования вместо постоянных попыток приспособиться под чужие?
Через пятнадцать минут уверений друг друга в том, что глава государства вряд ли предложит что-то непристойное, Павел, как глава семейства, отправился парламентером с уведомлением о согласии. Именно этот день стал днем кардинальных перемен в работе банковского дома Рябушинских, внезапно перешагнувших границы империи и громко заявивших о себе, как о серьезной международной организации.
* * *
– Мы только что объявили о государственной монополии на внешнюю торговлю и отказе от золотого стандарта, – мягко ступая по ковровой дорожке, прохаживался вдоль стола император, – но остались западные, сильно взволнованные, в основном французские держатели наших долговых обязательств. Хочется их успокоить. Волнение плохо влияет на цвет кожи… Делать это надо, не нарушая только что принятые указы о государственной монополии на внешнюю торговлю и запрет на вывоз капитала. Исключения из правил плохи тем, что со временем сами становятся правилами. Поэтому мы поступим следующим образом. Каждому держателю государственных российских облигаций будет предложен товар, пользующийся спросом у европейских покупателей. Рассчитываясь не деньгами, а товарами, мы создаём и сохраняем рабочие места, обеспечиваем заказами отечественного производителя и в целом поддерживаем национальную экономику. Может быть, мы даже предложим этот товар по заниженной цене, чтобы кредиторам было интереснее. И знаете еще что… Пожалуй, с этого дня купить акции или паи отечественных предприятий иностранным подданным можно будет только в обмен на эти новые ценные бумаги…
