– Самое удивительное, что именно так в Британии говорят про нас, – усмехнулась Мария Федоровна.
– Значит, пора подавать прошение Никки, – тряхнул головой Владимир Александрович, – лучше на войну, чем тут заживо обрастать мхом.
– Лучше обрастать мхом, чем поедаться червями, – неудачно пошутил Ник-ник, но собеседники его не услышали. Вдовствующая императрица и великий князь смотрели друг другу в глаза и одновременно опустили головы.
– Да понимаю я всё, понимаю, – пробормотал Владимир Александрович, резко опрокидывая в себя содержание бокала.
– Зато я не понимаю, – недоумевающе оглянулся Николай Николаевич.
– Надо сказать, Ник-ник, – с очаровательной улыбкой произнесла Мария Федоровна, что ты окончательно одичал в своих охотничьих угодьях в Першино…
– А что прикажете делать, матушка, – скривился великий князь, – где ещё мне жить, если в Дюльбере теперь хозяйничают эскулапы? Не в казарме же… Но я всё же не понимаю…
– Никки не просто так оставил меня на свободе и даже не отправил в ссылку, – перебил его Владимир Александрович, – он почувствовал, что за мной или за Витте, а может быть за нами обоими, стоит кто-то более серьезный и могущественный, вот и оставил нас обоих, как наживку, вот и крутимся мы оба, как уклейки на крючке, с приставленными соглядатаями, – князь мотнул головой в сторону окна и потянулся за бокалом, – а наш Никки ждёт поклёвки, надеясь, что рано или поздно любого из нас кто-то захочет использовать, кто-то более интересный для него, чем мы сами…
– Тебя тоже раздражает эта новая гвардия и жандармы, набранные из лавочников и крестьян? – участливо спросил Николай Николаевич.
– Ты опять ничего не понял, – покачал бокалом перед глазами Владимир Александрович, – старая гвардия и старые жандармы – это еще и старые связи. У каждого через одного родственники в Париже или Берлине, у каждого пятого поместье на Лазурном берегу и капитал, который позволяет особо не думать о службе. А у этих голодранцев нет ничего, кроме доверия, оказанного императором. На них невозможно надавить через парижских друзей, невозможно сделать должниками, потому что они не ходят в клубы и не умеют играть в карты, их очень сложно поймать на великосветском адюльтере… Скорее всего они даже не поймут, что их шантажируют, настолько просты и грубы их нравы. Но зато они точно знают, что если не будет Никки, то не будет их самих, поэтому преданы ему, как тебе – твои борзые. Нет, всё правильно делает мой племянник. Разбавив гвардию и жандармерию один к десяти плебеями, он в десять раз снизил риск столичного комплота.
– Что, и Польша тоже правильно? – раздраженно воскликнул Николай Николаевич, никогда не скрывавший своего неприятия этой шахматной комбинации.
– А что тебе не нравится в Польше? – пожала плечами Мария Федоровна. – Устроив среди поляков плебисцит, Никки снискал славу самого демократичного монарха. Вспомни, какие осанны пели ему газеты Европы и Америки! После победы сепаратистов я лично впервые слышала от поляков не проклятия, а восторженные слова в адрес русского царя. Ну а то, что через месяц в Варшаве уже оказались солдаты кайзера – это нас не касается. Тем более, появились они там с разрешения временного правительства Польши и исключительно для поддержания порядка… Пусть теперь этот мужлан Вилли мучается проблемой умиротворения сварливой польской общественности.
– Ты же военный человек, Ник-ник, – добавил Владимир Александрович, – возьми карту и внимательно посмотри, сколько наших войск было размещено на этом польском балконе, абсолютно ущербном с точки зрения стратегии. Больше, чем на всем Западе империи! 300 тысяч солдат сторожили три миллиона поляков, а Никки на золотом блюде преподнес им заветную мечту о своем государстве в обмен на Мемель, железную дорогу до Мурмана и полторы сотни германских заводов.
– Вольдемар, – удивленно приподняв бровь, поинтересовался Николай Николаевич, – а с какого времени ты вдруг стал таким лоялистом? Помнится, еще год назад ты о своем племяннике отзывался исключительно в уничижительном тоне.
– Как только я убедился, что мальчик повзрослел и у него выросли зубы, достаточно крепкие, чтобы перегрызть глотку любому, кто на него замахнется. А мне, собственно, ничего больше никогда и не нужно было. С бессильной тоской я смотрел на первые годы его правления, понимая, что добром это не кончится. Приторно сладкий царь, желающий всем нравиться – погибель для государства. А теперь Никки, слава Богу, знает, куда идти. Даже не буду разбираться, правильную ли дорогу он избрал. Любая цель лучше отсутствия оной. И дай ему Бог здоровья…Не буду мешать! Надо быть наживкой на его крючке – буду служить наживкой… только вот ещё бокальчик…
– И о чем Ник-ник задумался? – нарушила паузу Мария Федоровна, когда посчитала ее слишком затянувшейся.
– Да вот прикидываю, когда подавать прошение об отправке в действующую армию, прямо сейчас или уже в Новом 1902 году?
* * *
Этой главой завершаются воспоминания героев о прошедшем 1901 годе.
Глава 11. Это война, государь!
Как ни торопились генералы-дальневосточники, совещание в генеральном штабе началось без них. Ловко скользнув за дверь, один из адъютантов в мундире нового образца невообразимого болотного цвета, неслышно вынырнул, кивнул и, неслышно ступая, проводил опоздавших на свободные места.
От стола совещаний веяло чем-то весенним. Если убрать золото погон, то одна половина зала, занятая моряками, чернотой мундиров напоминала сочную пашню, а другая – серо-зеленым цветом новой формы с каким-то неприличным названием – «хаки» – едва покрывающийся листвою лес. Между этими двумя стихиями распластались штабные карты, располосованные разноцветными линиями и усеянные условными обозначениями, понятными только специалистам.
Гродеков отметил про себя, что его уже не раздражает новая окраска мундиров. А ведь совсем недавно он считал её личным капризом монарха и по достоинству оценил только во время военных действий против ихэтуаней, когда на глазах генерала снайперская пара как-будто растворилась в чахлых зарослях. Строгое хаки стало ассоциироваться с цветом стен старинной крепости. Крепостные валы и башни вовсе не должны радовать глаз жизнерадостной раскраской, имея другое предназначение. Так и армия не должна выглядеть стаей попугаев. В строгости и скромности тоже есть своё изящество и обаяние. Гродеков прошелся взглядом по присутствующим и удивился, как мало среди них генералов. Вот один сидит совсем рядом, вполоборота, соратник по Маньчжурии, прозванный «рижским спартанцем» из-за своего одноименного пехотного училища – генерал Гернгросс Александр Алексеевич, награжденный за оборону Харбина орденом Св. Георгия, нынче – командир Первой сибирской стрелковой дивизии, укомплектованной и вооруженной по новым уставам. Интенданты – генералы Поливанов и Шуваев
[28], руководители только что созданной службы тыла. Разницу между старым и новым Гродеков пока не уловил, интенданты и интендатны. Главное, что снабжение налажено, солдаты обуты-одеты-сыты и боезапас в наличии имеется.
