Люди, оказавшиеся у власти в Париже весной 1871-го, были хорошими ораторами, но никудышными организаторами. В руководство Коммуны входило 28 рабочих, 8 служащих, 29 журналистов. Эта разношерстная публика напринимала множество деклараций: об уничтожении милитаризма, эксплуатации, привилегиях, об отделении церкви от государства, о светском характере образования… И все эти прекраснодушные призывы практически ничем не подкреплялись. Устанавливались выборность, сменяемость и подотчетность чиновников, зарплата которых приравнивалась к средней зарплате рабочего. Уничтожалась полиция, провозглашалась замена армии всеобщим вооружением народа. Церковь отделялась от государства. Они провозгласили множество нововведений, вызвавших восторг бедноты: восстановили отсрочки по платежам, отказались платить контрибуцию немцам, объявили об установлении рабочего контроля на крупных предприятиях и отмене штрафов, ввели всеобщее бесплатное образование, декларировали равенство полов, обещали открыть бесплатные столовые для бедноты и множество чего еще, что соответствовало представлениям социальных низов о справедливости.
Но претворить в жизнь все эти благие начинания коммунары не смогли. То, что выглядело просто и понятно в трудах теоретиков социализма, оказалось трудно выполнить на практике. Все хотели "получить по потребностям" прямо здесь и сейчас, но готовых чем-то для этого пожертвовать было мало. Созданные вместо упраздненных министерств комиссии Коммуны были недееспособны: их хаотичные и противоречащие друг другу указания выполнялись выборочно или игнорировались. По сути, единственным зримым результатом деятельности коммунаров стало обрушение установленной в честь побед Наполеона I Вандомской колонны, объявленной "памятником варварству, символом грубой силы и ложной славы".
Революционеры не смогли даже восстановить производство и ликвидировать безработицу, достигшую восьмидесяти процентов. Город жил бедно. Триста тысяч парижан без денег и работы ежедневно ожидали 30 су, а руководство Коммуны в это время выпрашивало кредиты у Ротшильдов. Картина складывалась парадоксальная: коммунары хотели сделать революцию, прибегая к помощи ростовщиков. Некоторые исследователи выдвигали сомнения: а была ли вообще попытка пролетарской революции?
Снабжение солдат продовольствием и боеприпасами практически отсутствовало. Самым вопиющим оказался конфуз с оружием: нацгвардейцы были вооружены старыми ружьями в то время, как на складах пылились 300 тысяч современных «шаспо», 200 тысяч магазинных винтовок и 14 тысяч карабинов Энфильда.
В отрядах Нацгвардии постоянно проходили митинги и переизбирались командиры. Иногда войска Коммуны по непонятным причинам вдруг покидали оборонительные укрепления, тут же занимаемые версальцами.
Революционная полиция бросалась из крайности в крайность. То она распускала всех заключенных из тюрем, то вдруг задерживала несколько сотен заложников. Из этих схваченных почти наобум несчастных в последние дни Коммуны расстреляли 63 человека, в том числе парижского архиепископа.
Финансовыми делами Коммуны тоже руководили неумехи. В подвалах Французского банка лежало три миллиарда франков наличными и ценными бумагами, но Коммуна даже не знала об этой грандиозной сумме. Её комиссар Белэ, инженер по образованию, выпросил в банке кредитов на общую сумму в 16 миллионов франков в то время, как версальское правительство легко получило тайный займ в 267 миллионов.
Революционное правительство Парижа умудрилось за такой короткий срок подорвать доверие к себе даже в рабочей среде. Решения Коммуны по социальным вопросам были отрывочными и нелогичными. Например был запрещен ночной труд, но почему-то только в пекарнях. И так далее и тому подобное…
Коммунары рубились по теоретическим вопросам и занимались разрушением исторических памятников, а в это время Тьер укреплял свою армию.
Маркс, Энгельс, а позднее и Ленин публично превозносили Парижскую Коммуну как пример первого пролетарского государства, а причиной её падения объявляли исключительно жестокость озверевшей буржуазии. В частных письмах классики марксизма-ленинизма были более откровенны. Энгельс, например, соглашался со словами Гарибальди: «Парижская Коммуна пала, потому что в Париже не было никакой авторитетной власти, а лишь одна анархия».
Читая эти письма, Бог весть как попавшие к императору, Дзержинский краснел до корней волос и особенно явственно понимал, что шанс построить что-то действительно новое и светлое будет всего один, поэтому нужно не семь, а семьдесят раз отмерить, прежде чем резать и перелицовывать…
И вот наконец-то, после детального знакомства по долгу службы с монастырским бытом и чиновничьей жизнью, он понял, каким должен быть слуга народа. По всем признакам и параметрам это обязательно монашествующая личность, но не из тех, кто прячется в келье и пустыни от мира сего, а наоборот – активно вторгается в него, находясь круглосуточно на виду без физической возможности иметь вторую, тайную от общества жизнь. Этакий отшельник наоборот. Светский монах, даже если такое словосочетание является оксюмороном.
Дзержинский аккуратно вложил в папку еще один, последний листок, исписанный бисерным почерком, и с удовлетворением закрыл её. Завтра доклад и обсуждение его проекта нового государственного аппарата. Надо хоть немного отдохнуть и еще раз перечитать весь материал. Будем считать, что это седьмая примерка – генеральная.
Глава 31. Принуждение к миру
– Прямо по курсу дымы на горизонте! – закричали сигнальщики, и сразу же, – «Громобой» и «Россия» ускоряются! Ложатся на параллельный курс по правому борту!
– Русские начали забивать эфир!
– Сейчас все и решится, господа. Выполняйте свой долг перед Императором. Флоту увеличить ход до пятнадцати узлов. Крейсерскому отряду быть готовым атаковать «Громобой» и «Россию».
– Русские корабли по носу опознаны! Разделены на два отряда. В первом отряде – головной «Виттельсбах», за ним два трехтрубных башенных крейсера, предположительно «Богатырь» и «Витязь», в сопровождении двух малых крейсеров. Во втором отряде – три трехтрубных крейсера и один четырехтрубный, в сопровождении дестройеров!
– Это тот самый бой, который мы искали. «Читосэ» произвести разведку сил Макарова. «Такасаго»…
– «Громобой» открыл огонь с дистанции восемьдесят! Отряд Макарова разворачивается «все вдруг», ложится на курс отхода! «Виттельсбах» замыкает колонну, дистанция до него сто двадцать! Падение залпа «Громобоя» – между вторым и третьим отрядами!
– Похоже, сегодня русские не столь точны, господин адмирал. Их снаряды ложатся достаточно далеко от «Канопусов» и от крейсеров.
– Вижу. Но они ведут огонь не по нам, господа. Почему-то они пытаются первым делом достать не броненосцы и даже не броненосные крейсера, а «Такасаго»!
– Не понимаю…
– Возможно, Макаров-сан собирается лишить нас глаз и ушей. «Такасаго» отойти за линию, «Ивате», «Якумо» и «Авроре» атаковать «Громобой» и «Россию». Прикажите им не приближаться к русским броненосцам….
