– С другой стороны, вы, потеряв два броненосца, приобрели три, – пожал плечами Того.
– Нам повезло, что некоторые англичане оказались более рациональны, чем подданные Японского императора. И гибель «Микасы»… К слову, о роковых случайностях… Мы рассчитывали, что «Ретвизан» и «Полтава» добьются попадания уже третьим залпом, но не ожидали такого эффекта… Так вот, гибель флагмана, а затем «Ивами» оказалась для команд «Сагами» и «Суо» несколько… шокирующей… И у них был пример «Мисимы».
– Я понял, что именно Вы имели в виду под этой рациональностью. Какова дальнейшая судьба изменников и мятежников? Смею почтительно заметить, – взгляд адмирала Того стал жестким, – что эти… люди на момент проявления ими своей «рациональности» и убийства ими японских офицеров находились под юрисдикцией Ямато.
– В настоящее время я несу за них ответственность как за военнопленных. Я приказал разместить их отдельно от ваших моряков, чтобы избежать эксцессов. А что до их послевоенной судьбы… Полагаю, это станет одним из вопросов на мирных переговорах.
– Могу ли попросить Вас о любезности? Я хотел бы представить свои предложения по этому вопросу моему Императору.
– Только в том случае, если я буду уверен, что Вы не коснётесь некоторых иных… деталей. К сожалению, я не могу рисковать.
– Вы имеете в виду тот факт, что…
– Чем дольше англичане уверены, что вскоре на их коммуникации выйдет не один, а сразу три «Пересвета», тем быстрее закончится война. Мы не можем допустить утечку информации, касающейся именно этой военной хитрости.
– Я понимаю Вашу точку зрения, Макаров-сан. Но это значит, что…
– Увы, Того-сан. «Такасаго» действительно прорвался через наш крейсерский отряд, но потерял бОльшую часть артиллерии, а радиотелеграф был разбит еще до прорыва. Его скорость в результате полученных при прорыве повреждений не превышала пятнадцати узлов и сегодня утром два вспомогательных крейсера адмирала Рейценштейна перехватили ваш крейсер в сотне миль от Иокогамы. Часть ваших людей была спасена и скоро мы доставим их сюда, где вы сможете поговорить с ними.
– Благодарю, господин адмирал. Полагаю, скорейшее окончание войны и в наших интересах. «Если ты не можешь быстро выиграть войну, возможно, имеет смысл быстро ее проиграть». Хорошо, я предоставлю Вам письмо в незапечатанном конверте и обязуюсь не упоминать о том, что «Ослябя» и «Пересвет» остались здесь. К слову… Я бы посоветовал устроить на ушедших в Атлантику «Богатырях» парусиновый обвес поверх лееров в носу, чтобы визуально увеличить высоту полубака. Один из моих офицеров опознал ваши броненосцы именно по этой примечательной черте – высокому борту.
– Не за что, господин адмирал, мы оба просто выполняем свой долг. И благодарю за совет.
– Что вы собираетесь делать с трофейными «Канопусами»?
– Англичанам мы их не вернем совершенно точно. Полагаю, переделаем по образцу «Дунканов» – с двумя четырехорудийными башнями в девять и четыре дюйма и турбинами нового образца, что позволит сделать из них недурные крейсеры, которые смогут прослужить в первой линии хотя бы пять-десять лет. А дальше… Флоты всех ведущих держав станут совершенно другими.
Адмирал Того задумался. То, что Макаров-сан делится с ним своими стратегическими планами, тоже должно было что-то значить… Возможно, русские желают, чтобы Япония, восстанавливая свой флот, с самого начала ориентировалась именно на эту совершенно иную концепцию? Это неизбежно: островная держава без флота – колония, а колонизировать Ямато русские явно не собираются и вряд ли мечтают, чтобы это сделал кто-то другой.
– Полагаю, Вы правы. Знаете, господин Макаров, большинство наших кораблей так и не успели задействовать свои шестидюймовки. Ваша идея насчет уменьшения количества среднекалиберных пушек на «Пересветах» была правильной, но вам следовало бы компенсировать их отсутствие увеличением числа противоминных орудий.
– Да, это была ошибка, и мы довольно дорого за нее заплатили. Следовало вообще убрать все орудия Канэ, трех- и шестидюймовые, и заменить их на германские, в сто пять миллиметров. Но у нас не было на это времени. Впрочем, мы можем обсудить пути развития военных флотов мира позднее, Того-сан. И… Не могу ли я тоже обратиться к Вам с просьбой?
– Я к Вашим услугам, Макаров-сан! – почтительно ответил адмирал и подумал: “Да, похоже, русские не собирались вычеркивать Японию из числа морских держав. И это явно не было самодеятельностью отдельно взятого адмирала. Флаг! Значит, это было…”
– На мирных переговорах, – продолжил Макаров, – изначальная позиция российской делегации будет состоять в том числе и в аренде этого острова под военно-морскую базу на девяносто девять лет.
– Изначальная?
– Да. Но на самом деле моего Государя устроит срок в двадцать четыре года.
– Это немного.
– По словам императора, этого времени вполне хватит для того, чтобы Россия укрепилась в Северной Маньчжурии и на Дальнем Востоке, включая Сахалин, Камчатку и Курилы, чтобы не опасаться новых действий со стороны Японской Империи, вынуждаемой внешними силами, даже при условии наличия у нее современного и мощного флота
Адмирал Того отметил про себя, что Макаров не упомянул ни Корею, ни Формозу, ни, собственно, Китай. Что ж, русские тяготеют к северу по своей природе. Значит, другие варианты все еще открыты для Японии. И на период восстановления Флота – долгий, тяжелый, длительностью как раз примерно в поколение – было бы даже неплохо иметь барьер, отделяющий Японию от набирающих мощь и запускающих свои щупальца в Азию Североамериканских Соединенных Штатов. В такой ситуации Андреевский флаг над островом будет полезен!..
Глава 32. Разговор по существу
Прошло уже не менее четверти часа, а они всё сидели молча друг напротив друга, помешивая давно остывший чай, хрустя ломкой баранкой и поглядывая исподлобья на визави, думая каждый о своём, но занимаясь при этом исключительно личностью собеседника.
Ленин, как ни старался, не мог уловить в глазах монарха хотя бы след обиды или злорадства, как ни услышал ни одного слова упрека по поводу трагических событий в Финляндии. Казалось, император вообще не был удивлён таким буйством националистов, откинувших даже видимость революционной риторики и активно занимающихся окончательным решением русского вопроса в княжестве. Вот, кажется, прямой повод топтать и ничтожить. А он сидит молча, в глазах непонятная грусть и сочувствие… Так смотрят на тяжело больного человека, при котором боятся огласить диагноз врача. Это удивляло, раздражало и дезориентировало. Ленин привык к ожесточенным спорам, к смертельному противостоянию и чувствовал себя в состоянии конфликта со всем белым светом, как рыба в воде… А этот сострадающий, без тени сарказма взгляд самодержавного правителя и злейшего врага его идей… Невыносимо…
Император же с непонятной гнетущей ностальгией смотрел на человека, которого столько времени считал своим учителем, кому старался подражать, чьи идеи защищал и претворял в жизнь, пока не увидел пугающую разницу между марксистской теорией и революционной практикой. В частности, действительность разбивала вдребезги постулат Маркса “у пролетариата нет Отечества” и убеждённость Ленина в природном интернационализме трудящихся. События в Финляндии в 1918 и в Польше в 1920 продемонстрировали совершенно другое, очень даже национальное лицо рабочих и крестьян. Помня это, Сталин попытался в 1922 м провести свой собственный проект построения социалистического государства – без всякого союза независимых стран, с включением всех национальных окраин в состав советской России… Ух, какой жестокий конфликт с Лениным пришлось тогда выдержать и отступить… А во время Великой Отечественной войны всё стало ясно окончательно. Пролетарский интернационализм – польский, болгарский, венгерский, немецкий просыпался тем сильнее, чем решительнее наступала Советская армия, чем неотвратимее был виден крах Третьего рейха. А в июне 1941го никаким интернационализмом и не пахло. Европейские трудящиеся с удовольствием, наперегонки спешили поучаствовать в “Дранг нах Остен” и самый капиталистический капиталист из Европы был им ближе, милее и понятнее, чем “русские варвары” из страны Советов. Наиболее прогрессивный, с точки зрения Маркса и Ленина, немецкий пролетариат с удовольствием шел на сговор с национальной буржуазией и под её руководством радостно, с песней отправлялся унижать, убивать, колонизировать и грабить своих классовых собратьев на Востоке. И только получив от души по морде, выплевывая выбитые зубы, европейский пролетарий вспоминал про солидарность трудящихся. Но не раньше. Понял ли это Ильич, ощутив на своей шкуре ледяное дыхание этнических чисток, или считает всё произошедшее лишь исключением, подтверждающим правило? Ах, как не хочется поднимать этот колючий вопрос, но придется…
