– По сообщениям источников, – очень тихим голосом произнес сидевший в уголке старичок типично-семитской внешности со знаками различия ветерана ВМС и орденскими планками России и Израиля, – три германских офицера, гулявших несколько дней назад в одном из кабаков Софии, имели на рукаве нашивку Верденского Щита.
– Штурмовые группы, – отметил командующий БОР адмирал Эбергард. – Против константинопольских и салоникских греков такие вояки не нужны. Это по наши души. Если это те войска, что брали Верден…
Собравшиеся переглянулись. Оборона Боспорского района строилась на совесть, на большую глубину не только в оперативно-тактическом, но и в прямом смысле, в плане зарывания в землю. Однако до французских крепостей с их бетонными потернами, долговременными фортами и подземными узкоколейками ей еще было далеко. А ведь те, кажущиеся неприступными форты были всего за месяц разбиты крупповскими орудиями и взяты германскими штурмовыми отрядами…
Тихо звякнул стоявший на столе секретариата телефон, и один из адъютантов взял трубку.
– Срочная депеша. Пять крестов, – тихо сказал он.
– Прошу прощения, господа, – нахмурился отец Иосиф, – протокол требует от нас прерваться. Фельдъегерь с информацией особой важности.
Высокие двери открылись и в зал практически ввалился черный от усталости офицер с шикарными драгунскими усами.
– Прапорщик Чепаев с пакетом от начальника разведки БОР к Председателю Государственного Комитета Обороны, – хрипло доложился он.
Премьер-министр встал, принял пакет и расписался дважды – на нем и в фельдъегерской книжке.
– Отдохните, Василий Иванович, – заботливо предложил фельдъегерю генеральный секретарь ГПУ, – двенадцать часов в воздухе – не шутки…
Едва дверные створки отрезали кабинет от мира, премьер вскрыл пакет. Его лицо побледнело.
– Начальник разведки БОР сообщает, – медленно произнес он, что германские войска начали выдвижение к линии границы. Одна из групп потеряла ориентировку, зашла на нашу территорию и была частично уничтожена, а частично задержана нашими патрулями. Один из германцев, уроженец Австрии, ефрейтор, сказал, что вчера им был зачитан приказ о том, что освобождение Европы от славянского варварства начнется завтра, двадцать второго июня, в четыре часа утра.
Лист бумаги дрожал в руках генерала, сменившего совсем недавно пост командующего Дальневосточным округом на жёсткое кресло председателя кабинета министров.
– Четыре часа утра… – слабым голосом произнес он, – двадцать второе июня… Воскресенье… Он… ОН знал…
– Кто?
– Император. Прямо перед той самой трагедией. Он говорил, что мы заиграемся в политиканство и однажды, двадцать второго… В воскресенье… В четыре утра… Он пытался предупредить нас. А мы…
В помещении прекратилось даже щелканье телеграфного аппарата. Собравшиеся смущенно переглядывались, как будто то, уже забытое совещание состоялось буквально вчера, и все они были участниками парада постыдного неверия, погубившего, как всем казалось, последнего монарха империи.
– Уважаемое собрание, прошу прощения, – прервал тишину глухой голос с кавказским акцентом, – есть мнение, что требуется прежде всего принять незамедлительные меры по парированию угрозы. Виноватых мы можем поискать позже.
– Надо поднять войска по тревоге. Но следует передать, что возможна провокация со стороны кайзера и поддаваться на нее ни в коем случае нельзя!
– Вздор, – отрезал генерал Леш. Во-первых, это хуже, чем не передавать никакого сигнала. Командиры и начальники на местах сочтут, что мы сами не знаем, что происходит, и растеряются. Это наложится на бардак, неизбежный при переходе от мирного времени к военному, и германцы возьмут нас тепленькими.
– А во-вторых, – заметил тот самый старый еврей, при одном взгляде которого вытягивались во фрунт все офицеры разведки, – озвученные здесь перемещения германских войск и войск их союзников – это немного дороговато для простой провокации.
– В соответствии с регламентом, – снова подал голос генеральный секретарь Главного Политического Управления, – предлагаю Комитету издать приказ по Армии и Флоту: подняться по боевой тревоге и быть готовым всеми силами отразить нападение Германского Рейха, которое должно состояться завтра, двадцать второго июня тысяча девятьсот тринадцатого года, в четыре часа утра. Великая страна, оставленная нам в наследство, стоит того, чтобы сделать всё необходимое для её защиты, даже если тревога окажется ложной. Наше дело правое, товарищи. Враг будет разбит. Победа будет за нами.
* * *
– На аэродром, – сухо бросил водителю генеральный секретарь ГПУ, устраиваясь на кожаном кресле Руссо-балта и не сводя при этом глаз со здания Ставки Верховного главнокомандования. Только когда стены Кремля исчезли за поворотом, он разжал кулак с талисманом – маленьким перламутровым крестиком, врученным императором во время их единственной встречи на награждении героев битвы в Персидском заливе. В тот день последний монарх империи остановился напротив него, только что выписанного из госпиталя, худого и несуразного, в новой, плохо подогнанной форме, сидевшей мешком, скользнул взглядом по искалеченной левой руке и нашивке за ранение, покачал головой, долго пронизывал его своим стальным взором глаза в глаза, а потом вдруг обратился по-грузински:
– Как чувствуешь себя, Сосо?
– Уже лучше, спасибо, батоно, – автоматически ответил Иосиф, удивленный домашним обращением и не поняв причины такого повышенного внимания к своей персоне.
– А мама? – ещё более неожиданно и совсем тихо спросил император, – как себя чувствует мама? Ты давно ее видел?…
– С мамой всё в порядке, спасибо, – сконфуженно ответил молодой кавказец, замечая, что на них уже начинают коситься все присутствующие, – она недавно ко мне приезжала, привезла чурчхелу…
– Это хорошо, – неожиданно широко улыбнулся император, думая, как показалось Иосифу, о чем-то своем, – это очень хорошо…
Он уже сделал шаг в сторону, а потом неожиданно развернулся и уже по-русски произнес нормальным громким голосом:
– Чем собираешься заниматься дальше, герой?
– Морской артиллерией, – заученно выпалил Иосиф, сотни раз думавший о дальнейшем образовании, и опять был сбит с толку неожиданным вопросом:
– А что по этому поводу говорит мама?
– Мама? – вздёрнул брови Сосо, – мама говорит “Лучше бы ты стал священником!”
Император вернулся обратно, еще раз пронзил собеседника своим металлическим взглядом и также тихо, как в начале разговора, но отчётливо произнес:
– Надо слушать маму, бичо!
– Я подумаю, – упрямо наклонив голову, пробормотал молодой кавказец, хотя в глубине души понял, что его судьба только что сделала уверенный поворот.
– Подумай, – согласился император и вложил в ладонь этот перламутровый крестик, – это вам с мамой… лично от меня…
