В самой Британии с некоторой озабоченностью, не переходящей грань пристойности, вспоминали времена Непобедимой Армады и Трафальгара. Впервые за столетие море было не защитой берегов Альбиона, а дорогой, по которой на Острова могли прийти безжалостные захватчики…
* * *
Адмирал Фелькерзам так и не ступил с триумфом на берег: сердечный приступ настиг его в тот момент, когда он осознал, что помимо уходящего «Коллингвуда» и улепетывающих миноносцев, врагов у него не осталось. Русская эскадра с полностью расстрелянными погребами, израненная, обожжённая пожарами, залитая потом и кровью ополовиненных экипажей, сидящая по клюзы в воде, но всё ещё живая и грозная, возвращалась в Севастополь с победой, потеряв в бою всех адмиралов. Узнав об этом Император Всероссийский Николай Второй непроизвольно сломал в кулаке мундштук своей любимой трубки.
Глава 27. Эдмон Ротшильд в Москве
Барон Ротшильд держался очень хорошо. На твердую четверку! Всё-таки воспитание и опыт финансиста обязывали. Но по стреляющим глазам и плотно сжатым пальцам на набалдашнике трости угадывалось волнение и некоторая растерянность, свойственная любому человеку, попавшему в непривычную обстановку и испытывающему жестокий психологический дискомфорт из-за несоответствия представлений о том, что он должен видеть и действительностью. В данном случае внешний вид Ставки Верховного главнокомандования России явно диссонировал с представлением о том, как должен выглядеть двор российского монарха, ведь его роскошь была притчей во всех европейских языцех. Вместо старательно прикидывающихся мебелью лакеев, пышных нарядов камердинеров и роскошных хвостов фрейлин – абсолютно нетипичные для начала ХХ века три кордона охраны, работающих по непонятному алгоритму, кожаные куртки необычных охранников и женские военные мундиры, полувоенный простоватый френч самого монарха и такая же скромная одежда его свиты. Вся атмосфера и близко не напоминала традиционную, привычную, заставляя Ротшильда нервничать и сбиваться с делового настроя. Первая встреча в Баку почти полтора года назад была слишком краткой и походной для обеих сторон. Служебный антураж жизни русского царя финансист видел впервые и он никак не укладывался в распространенный имидж и сформированный стереотип.
– Срочность, с какой Вы, уважаемый барон, запросили аудиенцию, говорит об экстраординарности сведений, имеющихся у вас или о резком изменении обстоятельств, с коими вы столкнулись? – взял на себя инициативу император, пригласив присесть финансиста за длинный стол совещаний, накрытый зеленым сукном.
– И то, и другое, Ваше Величество, – слегка наклонил голову Ротшильд, – но прежде всего мне хотелось бы выразить своё восхищение победами русского флота, весьма неожиданными, надо сказать, для всей Европы…
– … заставившими пожалеть некоторых особо нервных вкладчиков о поспешных продажах русских ценных бумаг по явно заниженной стоимости, – закончил за финансиста император и в его глазах промелькнула искорка.
– Да, Ваше Величество, – согласился Ротшильд, Вы поставили в трудное положение многих жителей Старого Света, выкупив у них при посредничестве господ Рябушинских русские товарные векселя за 10 % от номинала…
– Мы просто прилежно скопировали технологию Вашего достославного предка, Натана Ротшильда, удачно сыгравшего на понижении во время битвы при Ватерлоо, что позволило Вашей семье образцово-показательно ограбить всю лондонскую биржу. Вот уже скоро сто лет, как вся Британская империя не в состоянии расплатиться по своим обязательствам.
[54] На этом фоне заработанные Россией двенадцать миллиардов рублей – весьма скромное вознаграждение. Сейчас, насколько я понимаю, речь идет не только о бюргерах и ситуайенах, но и о банках, кредитующих этих уважаемых господ и испытывающих некоторое затруднение с возвратом займов, – дополнил финансиста император.
– Вы чрезвычайно хорошо информированы, – еще раз наклонил голову Ротшильд, стараясь не показать, насколько болезненно слышать слова, полные плохо скрытой иронии. – Количество сомнительных и безнадежных кредитов растет, как снежный ком, котировки ценных бумаг практически всех европейских банков пошли вниз, а некоторые уже объявили себя банкротами. Но в настоящее время финансовый мир больше волнует не столько сохранность капиталов, сколько вопрос личной безопасности.
– А почему это так тревожит финансистов? – с лёгкой, едва заметной улыбкой спросил император, – что угрожает безопасности скромных банковских тружеников?
– Ваше Величество, согласитесь, не каждый день на воздух взлетает сразу десять весьма влиятельных людей страны, а следом на одной из самых богатых бирж мира воцаряется Содом и Гоморра.
– Насколько мне известно, на биржевой панике в Нью-Йорке кое-кто уже успел очень прилично заработать, – глаза императора уперлись в барона так, что тот почувствовал себя медведем на рогатине. – Что же касается трагедии на острове Джекил… Так бывает, когда люди пренебрегают библейскими истинами…
– Какими? – живо откликнулся Ротшильд, рассчитывающий совсем на другое поведение монарха.
– Quae sunt Caesaris Caesari et quae sunt Dei Deo. «Воздадите же кесарева кесареви и божия богови», – процитировал император Евангелие от Матфея. – Если вдруг финансист возомнит себя солдатом, революционером, бунтарем, объявив войну без правил, то он должен быть готов, что к нему будут относиться соответственно…
– И Ваше Величество знает, кто отнесся соответственно к несчастным коммерсантам с Уолл-стрит?
– О! Этот список настолько велик, что мы рискуем до ночи перечислять имеющих право на месть, в том числе на кровную.
– Романовы в их числе?
– Романовы совсем не ангелы, но количество только известных покушений на них превышает среднемировой уровень. Меня лично пытались убить трижды. А ведь имеется еще целый список крайне странных скоропостижных смертей членов династии, похожих на отравление… Считаю, что этого достаточно для приобретения права на решительное противодействие…
– Но где доказательства причастности финансистов к этим покушениям? – нервно вскричал барон.
– Так ведь доказательств о причастности кого-либо из правящих династий к трагедии на острове Джекил тоже нет. Мы говорим сейчас только о мотиве и я, основываясь исключительно на фактах, подтверждаю его наличие у многих публичных политиков.
– Но разве публичной власти уместно опускаться до индивидуального террора? – ошарашенно спросил Ротшильд, ожидавший от царя категорического отрицания своей причастности, но никак не циничного, хоть и косвенного подтверждения.
– Почему? – удивился император, – индивидуальный террор – такой же инструмент войны, как и любой другой. Если он вписывается в решение проблемы по ликвидации угрозы, то чем отличается от таких тактических военных приемов, как артподготовка или засада? Главное – результат…
