Дэниэль отошел в угол, добавил в стакан и виски, и содовой.
– Два дня тому назад Энсон приглашал нас на обед.
Энсон, тридцатитрехлетний брат Митча, самый старший из пятерых детей, виделся с Дэниэлем и Кэти чаще остальных.
Справедливости ради следует сказать, что Энсон всегда был любимчиком родителей, и возникающие у него идеи никогда не встречались ими в штыки.
С другой стороны, статус любимчика Энсон заработал тем, что всегда оправдывал ожидания Дэниэля и Кэти. В отличие от остальных детей он наглядно доказал, что методы воспитания Дэниэля могут приносить плоды.
В классе он учился лучше всех, был звездой школьной футбольной команды, но отказался от предлагаемых ему спортивных стипендий. Хотел, чтобы по достоинству оценивали не его силу, а ум.
Академический мир был курятником, а Энсон – лисой. Он поглощал знания с аппетитом изголодавшегося хищника. Степень бакалавра получил за два года, магистра – за один, в двадцать три защитил докторскую диссертацию.
Энсон не вызывал неприязни ни у брата, ни у сестер, они не испытывали к нему вражды. Наоборот, если бы они провели тайное голосование, выбирая в семье фаворита, все четверо отдали бы голоса за своего старшего брата.
Доброе сердце и врожденное обаяние позволяли Энсону радовать родителей, не уподобляясь им. Это достижение по значимости не знало равных. Конкурировать с ним могла бы разве что удачная попытка ученых девятнадцатого века, имеющих в своем распоряжении паровые машины и примитивные аккумуляторы, отправить человека на Луну.
– Энсон только что подписал контракт с правительством Китая, – сообщил Дэниэль.
На каждой из бронзовых подставок имелась наклейка, извещающая, чье именно окаменевшее дерьмо красуется на ней: бронтозавра, диплодока, брахиозавра, игуанодона, стегозавра, трицератопса или какого другого ящера.
– Он будет консультировать министра торговли…
Митч не знал, какие методы анализа окаменевших экскрементов позволяли столь точно определить тип динозавра, который их «выкакал». Возможно, надписи на наклейках появились на основе гипотез, не имевших под собой убедительного научного обоснования.
В некоторых сферах человеческого знания абсолютно точные ответы получить пока не удавалось, но Дэниэль не обращал внимания на подобные мелочи.
– …а также министра образования.
Успехи Энсона давно уже использовались, чтобы побудить Митча подумать о более амбициозной карьере, но попытки эти результата не приносили. Он восхищался Энсоном, но не завидовал ему.
И пока Дэниэль расписывал очередное достижение Энсона, Митч взглянул на часы, с тем чтобы уйти до звонка похитителя и поговорить с ним в таком месте, где его никто не услышит. Но до назначенного срока оставалось еще восемнадцать минут.
Ему казалось, что он пробыл в родительском доме как минимум минут двадцать, а на самом деле прошло только семь.
– У тебя встреча?
Митч уловил нотку надежды в голосе отца, но нисколько не вознегодовал. Он давно уже понял, что в отношениях с родителями нет места таким сильным и мучительным эмоциям, как негодование.
Автор тринадцати занудных книг, Дэниэль полагал себя титаном психологии, человеком несокрушимых принципов и убеждений, скалой в реке американского интеллектуализма, вокруг которой менее значимых ученых уносило в забвение.
Митч на сто пятьдесят процентов верил, что его отец никакая не скала. Куда больше ему подходило бы сравнение с летящей по воде тенью, от которой река не начинает ни бурлить, ни успокаиваться.
И негодование по отношению к столь эфемерному человеку превратило бы Митча в еще большего безумца, чем капитан Ахав с его вечным преследованием белого кита.
С самого детства Энсон убеждал Митча и сестер поменьше злиться, проявлять терпение, с юмором воспринимать подсознательную бесчеловечность отца. И теперь Дэниэль вызывал у Митча исключительно безразличие и желание побыстрее с ним расстаться.
В тот день, когда Митч ушел из дома, чтобы снять квартиру напополам с Джейсоном Остином, Энсон сказал ему: если ты сейчас не будешь злиться на отца, то со временем ты начнешь его жалеть. Тогда Митч ему не поверил и на текущий момент относился к отцу со сдержанным снисхождением.
– Да, – кивнул он, – у меня встреча. Мне пора.
Уставившись на сына со жгучим интересом, который лет двадцать тому назад поверг бы Митча в ужас, Дэниэль спросил:
– На предмет чего?
Какие бы планы в отношении Митча ни строили похитители Холли, его шансы на выживание были невелики. И он даже подумал, что, возможно, это его последний шанс повидаться с родителями.
О предмете встречи говорить Митч не мог, а потому ушел от прямого ответа:
– Я приехал поговорить с Кэти. Может, заеду завтра.
– Поговорить о чем?
Ребенок может любить мать, которая не способна на ответную любовь, но со временем он понимает, что его чувство изливается не на плодородную почву, а на камень, где ничего вырасти не может. А потом вся жизнь ребенка может определяться укоренившейся в его душе злостью и жалостью к себе.
Если мать – не монстр, если она всего лишь эмоционально не связана с детьми и поглощена собой, если она не активный мучитель, а всего лишь пассивный наблюдатель, у ребенка появляется третий вариант. Он может даровать ей помилование, не прощая, и находит в себе сострадание к ней, осознав, что ее ограниченное эмоциональное развитие не позволяет ей в полной мере наслаждаться жизнью.
При всех ее научных достижениях Кэти ничего не знала ни о потребностях детей, ни об узах материнства. Она верила в причинно-следственный принцип взаимодействий между людьми, в необходимость вознаграждать правильное поведение, но под наградами подразумевала исключительно материалистическое.
Она верила в совершенство человечества. Полагала, что детей необходимо воспитывать в жестких рамках, из которых нельзя выйти. И все для того, чтобы дети стали достойными членами общества.
Она не специализировалась на этом направлении психологии. И, соответственно, могла бы и не стать многодетной матерью, если бы не встретила мужчину, который придерживался твердых принципов в воспитании детей и создал систему для их реализации.
Поскольку Митч не мог прийти в этот мир без помощи матери, а ее беспомощность в вопросах воспитания не вызывала у него злобы, он относился к ней с нежностью, которая, однако, не тянула на любовь и даже привязанность. На большее она рассчитывать не могла, учитывая, что сентиментальность в ней отсутствовала напрочь. Эта нежность, однако, постепенно перерождалась в жалость, которую он не испытывал к отцу.
– Ничего важного, – ответил Митч. – Поговорим в другой раз.
– Я могу передать ей твои слова. – Дэниэль следом за Митчем пересекал гостиную.
