– Как и всегда. Но он давил не так сильно, чтобы проткнуть меня насквозь. Похоже, перспективы большие.
– Работы в Китае? Он, должно быть, раздул из мухи слона. Они не распускают коммунистическую партию и не сажают меня на императорский трон.
Митч ничего не смыслил в тех вопросах, по которым давал консультации Энсон. Тот защитил докторскую диссертацию по лингвистике, науке о языках, но, кроме того, прекрасно разбирался в компьютерных языках и теории преобразования в цифровую форму, что бы это ни означало.
– Всякий раз, когда я покидаю их дом, у меня возникает желание зарыться в землю, поработать руками, что-то делать.
– Они заставляют тебя обратиться к чему-то реальному.
– Совершенно верно. Хорошее вино.
– После супа мы будем есть lombo di maiale con castagne.
– Мне не удастся переварить то, что я не могу произнести.
– Свиную отбивную с грецкими орехами.
– Звучит неплохо, но обедать мне не хочется.
– Еды хватит. Рецепт рассчитан на шесть порций. Я не знаю, как дробить составляющие, поэтому всегда готовлю на шестерых.
Митч взглянул на окна. Хорошо: жалюзи опущены и закрыты.
Со столика, на котором стоял телефонный аппарат, он взял блокнот и ручку.
– В последнее время плавал под парусом?
Энсон мечтал о покупке яхты. Достаточно большой, чтобы не испытывать клаустрофобию при многодневном походе вдоль побережья или даже в плавании на Гавайские острова, но при этом управляемой экипажем из двух человек, включая капитана, то есть самого Энсона.
Под вторым человеком Энсон подразумевал свою подругу. При всей своей медведеобразной внешности он любил не только море, но и женщин.
И женщины это чувствовали. Их притягивало к нему точно так же, как луна притягивает приливы.
Но при этом Энсон не составлял конкуренцию Дон Жуану. Большинству дам, которые выказывали интерес к нему, он давал отбой. А каждая из тех, в которой он надеялся найти свой идеал, уходила от него, разбивая сердце, хотя он и не прибегал к столь мелодраматическим выражениям.
На текущий момент ему принадлежала маленькая, восемнадцатифутовая лодка, «Американский парус». Она стояла на якоре в гавани и никак не тянула на яхту. Но, учитывая его удачу в любви, создавалось ощущение, что яхта его мечты появится у Энсона гораздо быстрее, чем он найдет себе подходящего матроса.
– У меня хватало времени только на то, чтобы немного поплавать по бухте, – ответил Энсон на вопрос Митча.
Сев за стол, Митч начал писать печатными буквами в блокноте.
– Мне тоже нужно найти себе хобби. Ты вот плаваешь под парусом, отец собирает окаменевшее дерьмо динозавров.
Он вырвал листок и через стол пододвинул к Энсону, чтобы тот смог прочитать запись: «ТВОЙ ДОМ, ВЕРОЯТНО, ПРОСЛУШИВАЕТСЯ».
На лице брата отразилось изумление. Митч подумал, что, должно быть, такое же изумление отражалось и на его лице, когда Энсон читал ему захватывающие истории о пиратах, морских сражениях, поисках сокровищ. Поначалу Энсон, похоже, подумал, что начинается какое-то увлекательное приключение, не понимая нависшей над ним опасности.
Чтобы скрыть затянувшееся молчание Энсона, Митч продолжил:
– Он только что купил новый экземпляр. Говорит, что это экскременты цератозавра. Из Колорадо, Поздний Юрский период.
Пододвинул к брату второй листок, с другой надписью: «ЭТО СЕРЬЕЗНО. Я ВИДЕЛ, КАК ЭТИ ЛЮДИ УБИЛИ МУЖЧИНУ».
Когда Энсон прочитал и это послание, Митч достал из внутреннего кармана пиджака мобильник и положил на стол.
– Такое наследство, коллекция полированного дерьма, как раз в духе наших семейных традиций.
Когда Энсон выдвинул из-под стола стул и сел, на его лице удивление сменилось тревогой. Однако он поддержал этот ничего не значащий разговор.
– И сколько у него экспонатов?
– Он мне говорил. Я не запомнил. Но можно сказать, что его кабинет превратился в выгребную яму.
– Некоторые из шаров красивые.
– Очень красивые, – согласился Митч и написал: «ОНИ ПОЗВОНЯТ В ПОЛОВИНЕ ВОСЬМОГО».
Ничего не понимая, Энсон беззвучно, одними губами, спросил:
– Кто? Зачем?
Митч покачал головой. Указал на часы. 7.27.
И они продолжали обсуждать коллекцию отца, пока ровно в половине восьмого не раздался звонок. Только зазвонил не мобильник Митча, а телефонный аппарат на столике.
Энсон вопросительно посмотрел на Митча.
На случай, что звонят Энсону и время звонка случайно совпало с названным похитителем, который позвонит по мобильнику, Митч показал брату, что трубку должен снять он.
Энсон ее и снял после третьего звонка. Просиял, услышав, кто звонит:
– Холли!
Митч закрыл глаза, наклонил голову, закрыл лицо руками и только по реакции Энсона узнал, когда закричала Холли.
Глава 20
Митч ожидал, что примет участие в разговоре, но похититель говорил только с Энсоном, и не дольше трех минут.
Содержание первой части разговора тайны для Митча не составило: по репликам брата он понимал все. А вот о чем шла речь последние две минуты, он уже не понимал: брат отвечал все реже, а тон его становился все мрачнее.
– Чего они от нас хотят? – спросил Митч, как только Энсон положил трубку.
Вместо того чтобы ответить, Энсон подошел к столу, одной рукой взялся за бутылку кьянти, второй – за стакан, осушил его, наполнил вновь.
Митч в изумлении увидел, что и его стакан пуст. А он вроде бы лишь пару раз отпил по маленькому глотку. Когда Энсон захотел наполнить и его стакан, покачал головой.
Но Энсон наполнил, несмотря на его протесты.
– Если в твоем сердце бушует такой же пожар, как в моем, мы сожжем это вино, как только его выпьем.
Руки Митча тряслись, и не от выпитого вина, наоборот, оно могло унять дрожь.
– Микки? – позвал Энсон. Такое прозвище старший брат придумал ему в особенно трудный период их детства.
Митч оторвал взгляд от трясущихся рук. Посмотрел на Энсона.
– Ничего с ней не случится. Обещаю тебе, Микки. Клянусь, с Холли ничего не случится. Ничего.
В годы формирования характера Митча его брат был надежным капитаном, который уверенно вел их корабль сквозь шторма, пилотом, вылетающим на защиту в час беды. Возможно, на этот раз он переоценивал свои возможности, обещая благополучную посадку, потому что полет контролировали похитители Холли.
– Чего они от нас хотят? – вновь спросил Митч. – Это что-то реальное, мы сможем это сделать, или какое-то безумие, как мне и показалось в тот момент, когда он впервые потребовал у меня два миллиона?
