Истолковав выражение ее лица как согласие, он продолжает:
– Нас было пятеро, а осталось только трое.
Она ожидала услышать совсем другое. Поэтому не отводит глаз, хотя это и дается ей с трудом.
– Чтобы увеличить долю каждого, мы убили Джейсона.
При упоминания имени внутри у нее все сжимается. Она не хочет знать имен или видеть лица.
– А теперь исчез Джонни Нокс, – добавляет он. – Джонни вел наблюдение за твоим домом, а потом как сквозь землю провалился. Мы трое не собирались избавляться от него. Такой вопрос никогда не поднимался.
«Митч», – сразу думает она.
Снаружи ветер вдруг меняет голос. Только что завывал, а тут вдруг начинает шикать, словно советуя Холли больше молчать и слушать.
– Двое других вчера отъезжали по разным делам, – говорит похититель. – В разное время. Каждый мог убить Джонни.
Чтобы вознаградить его за эти откровения, Холли съедает еще кусочек шоколада.
Не отрывая глаз от ее рта, он продолжает:
– Может, они решили поделить все на двоих. Или один из них хочет забрать все.
Из вежливости она отвечает:
– Они такого не сделали бы.
– Они могут, – возражает ей похититель. – Ты бывала в Вальсито, штат Нью-Мексико?
Холли слизывает шоколад с губ.
– Нет.
– Бедный городок. Там много бедных и прекрасных городков. Моя жизнь переменилась в Вальсито.
– И как же она переменилась?
Он не отвечает, твердит о своем:
– Тебе следовало бы увидеть Лос-Трампас, штат Нью-Мексико, в снегу. Несколько домов, белые поля, низкие холмы, небо белое, как поля.
– Да ты у нас поэт, – говорит она, и это не просто слова.
– В Лас-Вегасе, штат Нью-Мексико, казино нет. Там есть жизнь и тайна.
Его белые руки сходятся вместе, но не в молитве, а словно каждая из них обладает независимым разумом и им нравится прикасаться друг к другу.
– В Рио-Лючио в маленькой кухне дома Элоизы Сандоваль в красном углу висит икона святого Антония. Под ней стоят двенадцать керамических фигурок, по одной на каждого ребенка и внука. Каждый вечер она зажигает перед иконой свечи.
Холли надеется, что больше никаких откровений насчет других похитителей не будет, но при этом знает: его слова заинтриговали ее, пусть и против воли.
– Эрнест Сандоваль ездит на «Шевроле Импал» модели 1964 года. Приборный щиток раскрашен в разные цвета, а потолок салона обит красным бархатом.
Длинные пальцы поглаживают друг друга, поглаживают и поглаживают.
– Эрнеста интересуют святые, которые незнакомы его набожной жене. И он знает удивительные места.
«Мистер Гудбар» начинает забивать рот Холли, от него слипается горло, но она заставляет себя откусить еще кусочек.
– Древние духи обитали в Нью-Мексико еще до того, как появилось человечество. Ты – ищущая?
Холли понимает: если она слишком уж активно подыграет ему, он ей не поверит.
– Я так не думаю. Иногда мы все чувствуем: чего-то недостает. Но это свойственно всем. Такова человеческая природа.
– Я вижу в тебе ищущую, Холли Рафферти. Крошечное семечко души ждет, чтобы вырасти в могучее дерево.
Глаза его напоминают чистый поток, да только на дне скопилась какая-то муть.
Опустив глаза, она говорит:
– Боюсь, ты разглядел во мне слишком много. Я – не мыслитель.
– Секрет не в том, чтобы думать. Мы думаем словами. А то, что лежит за реальностью, доступной нам, есть истина, которую словами не выразить. Секрет в том, чтобы чувствовать.
– Видишь, вроде бы ты объясняешь просто, но мне это все равно недоступно, – она смеется. – Моя самая большая мечта – торговля недвижимостью.
– Ты недооцениваешь себя, – заверяет он ее. – В тебе огромный потенциал.
На широких запястьях, на кистях с длинными, тонкими пальцами нет ни волоска. То ли от рождения, то ли потому, что он пользуется кремом для эпиляции.
Глава 40
Обдуваемый порывами ветра, врывающимися в открытое окно водительской дверцы, Митч проехал мимо дома Энсона в Корона-дель-Мар.
Большие кремово-белые цветы сорвало с магнолии и прибило к входной двери. Там они и лежали, освещенные фонарем, который горел на крыльце всю ночь. В самом же доме не светилось ни одного окна.
Митч не верил, что после убийства родителей Энсон приехал домой, принял душ и лег спать. Он наверняка находился сейчас совсем в другом месте: возможно, реализовывал еще какие-то коварные планы.
«Хонда» Митча более не стояла у тротуара, где он ее оставил, когда приехал к дому Энсона, следуя указаниям похитителей.
В следующем квартале он остановил «Крайслер», доел батончик «Хершис», поднял стекло, вышел из автомобиля, запер его. К сожалению, «Крайслер» очень уж резко выделялся среди других, застывших у тротуара автомобилей. Ему полагалось стоять в музее, а не на улице.
Митч свернул в проулок, который вел к гаражу Энсона. Свет горел на первом этаже квартиры, расположенной над двумя примыкающими друг к другу гаражами на два автомобиля каждый.
Некоторые люди могли работать и в половине четвертого утра. Или мучиться от бессонницы.
Митч широко расставил ноги, чтобы ветер не унес его с собой, и всматривался в зашторенные окна.
Из библиотеки Кэмпбелла он ступил в новую реальность. И многое теперь виделось ему по-иному, совсем не так, как прежде.
Если у Энсона было восемь миллионов долларов и полностью оплаченная яхта, ему, возможно, принадлежали обе квартиры, расположенные в доме, а не одна, как он всегда говорил. Он жил в той, что окнами выходила на улицу, а вторую использовал как офис, где и занимался теми делами, которые позволили ему разбогатеть.
И бодрствовал в этот час не сосед, а сам Энсон, работал, сидя за компьютером.
Возможно, не работал, а размышлял над тем, в какие дальние страны отправится в ближайшее время на яхте.
Калитка открылась на узкую дорожку. Мимо гаража она привела Митча в выложенный кирпичом маленький дворик, разделявший две квартиры. Свет в дворике не горел.
Перед двориком тянулась клумба с папоротниками и цветами. Справа и слева за высокими заборами стояли соседские дома. Участки были маленькие, и эти дома практически полностью отсекали ветер. Вместо порывов в дворик проникали только легкие дуновения.
Митч поднырнул под высокие листья тасманийского папоротника, которые чуть заметно покачивались. Замер, всматриваясь в дворик.
Обзору листья папоротника мешали, но не очень, так или иначе он все видел, во всяком случае, не упустил бы момент, когда хозяин решил бы пересечь дворик, направляясь из квартиры-офиса в жилую квартиру.
