Комбинация, которую дал ему Энсон, не подвела. Тяжелая лицевая панель откинулась. Глубина сейфа составляла порядка фута, длина – два фута, ширина – восемнадцать дюймов. В сейфе лежали завернутые в пластик пачки стодолларовых банкнот и конверт из плотной коричневой бумаги. По словам Энсона, в конверте были облигации на предъ-явителя, выпущенные одним швейцарским банком. Такие же ликвидные, как и стодолларовые банкноты, но более компактные и удобные при перевозке, скажем, через границу.
Содержимое сейфа Митч выложил на кухонный стол и заглянул в конверт. Там лежали шесть облигаций на сто тысяч долларов каждая. Деньги выплачивались предъявителю ценной бумаги, независимо от того, кто был ее покупателем.
Как и днем раньше, Митч не ожидал, что в его руках окажется такая огромная сумма, и сомневался, что ему выпадет второй такой случай. Однако все это богатство не вызывало у него никакой радости.
Это был выкуп за Холли, и он расстался бы с ним без малейшего сожаления. Опять же, это были те самые деньги, из-за которых Холли и похитили, поэтому они не вызывали у него ничего, кроме антипатии. Не хотелось даже прикасаться к ним.
Часы на кухне показывали 11.54.
Шесть минут до звонка.
Митч вернулся в комнату-прачечную, дверь в которую оставлял открытой. Не гасил и свет.
Погруженный в свои мысли, Энсон сидел на мокром стуле в мокрых штанах. На вопрос Митча ответил не сразу.
– Шестьсот тысяч долларов в облигациях. Сколько наличными?
– Остальное.
– Остальное от двух миллионов? Миллион четыреста тысяч долларов сотенными банкнотами?
– Именно это я и сказал. Или я сказал что-то другое?
– Я собираюсь их пересчитать.
– Попутного ветра.
– Если там будет другая сумма, сделка отменяется. Я не освобожу тебя, когда буду уходить.
В раздражении Энсон дернулся, наручники звякнули, ударившись о стул.
– А что ты собираешься со мной сделать?
– Я тебе все объяснил. Если ты хочешь, чтобы я прошел свою часть пути, ты должен пройти свою. Я начинаю считать.
Митч отвернулся, чтобы вернуться к кухонному столу, но голос Энсона остановил его:
– Наличными там восемьсот тысяч.
– Не миллион четыреста?
– Вся сумма, облигации плюс наличные, миллион четыреста. Я перепутал.
– Да. Перепутал. Мне нужны еще шестьсот тысяч.
– Это все. Больше у меня ничего нет.
– Ты говорил, что у тебя нет и этого.
– Я не всегда лгу, – ответил Энсон.
– Пираты никогда не зарывают все, что у них есть, в одном месте.
– Почему бы тебе не забыть о пиратах?
Часы показывали 11.55.
И тут Митча осенило.
– Действительно, о пиратах стоит забыть и лучше подумать о яхте. Ты купил себе парусную яхту. Сколько денег лежит на борту?
– Ничего. На яхте ничего нет. Я не успел поставить там сейф.
– Если они убьют Холли, я покопаюсь в твоих бумагах, – предупредил Митч. – Найду и название яхты, и место, где она пришвартована, а потом поеду туда с топором и дрелью.
– Делай что хочешь.
– Изрублю внутри все, от носа до кормы, а когда найду деньги и узнаю, что ты мне солгал, вернусь сюда и заклею тебе рот, чтобы больше ты этого никогда не сделал.
– Я говорю правду.
– Я закрою тебя здесь, в темноте, без пищи и воды, и оставлю умирать от голода и жажды, задыхающегося в собственных испражнениях. Буду сидеть на кухне, есть твою еду и слушать, как ты подыхаешь в темноте.
Митч не верил, что он мог так жестоко кого-либо убить, но для его уха голос звучал более чем убедительно.
И потом, если бы он потерял Холли, все было бы возможно. Только с ней он обрел полноценную жизнь. Без нее часть его умерла бы, и он, возможно, стал бы совсем другим человеком.
Энсон, похоже, пришел к тому же выводу, потому что сказал:
– Хорошо. Четыреста тысяч долларов.
– Где?
– На яхте. Я скажу тебе, как их найти.
– Нам все еще не хватает двухсот тысяч.
– Больше нет. Наличными. Мне нужно продать кое-какие акции.
Митч посмотрел на часы. 11.56.
– Остается четыре минуты. На ложь времени нет, Энсон.
– Можешь ты мне хоть раз поверить? Хоть раз? Наличных больше нет.
– Мне и так придется менять условия сделки. Никаких переводов на банковские счета. Теперь я должен еще и торговаться, уменьшать общую сумму на двести тысяч.
– Они согласятся, – заверил его Энсон. – Знаю я этих подонков. Чтобы они отказались от миллиона восьмисот тысяч? Да никогда. Эти не откажутся.
– Надеюсь, все будет, как ты говоришь.
– Послушай, мы поладили, не так ли? Мы же поладили? Поэтому не оставляй меня в темноте.
Митч уже отвернулся от него. Свет в комнате-прачечной выключать не стал, не закрыл и дверь.
Подойдя к столу, посмотрел на облигации на предъявителя и деньги. Взял ручку и блокнот и пошел к телефонному аппарату.
Заставить себя смотреть на телефон не смог. В последнее время телефоны не приносили ему хороших новостей.
Закрыл глаза.
Тремя годами раньше, когда они поженились, на церемонии никто из родственников не присутствовал. Дороти, бабушка, которая воспитала Холли, скоропостижно умерла пятью месяцами раньше. Со стороны отца у нее была тетя и две кузины. Она их не знала. Да и они не интересовались ее судьбой.
Митч не мог пригласить брата и сестер, не пригласив родителей. А видеть на своей свадьбе Дэниэля и Кэти ему не хотелось.
Руководствовался он не обидой. Не приглашал не потому, что злился на них или хотел наказать. Просто боялся их присутствия.
Эта свадьба была его вторым шансом попасть в лоно семьи, и, если бы и эта попытка закончилась неудачей, на третью он бы просто не решился. И Дэниэль и Кэти обладали редким даром уничтожать семьи, поэтому он не мог допустить, чтобы они присутствовали при создании его новой семьи.
Потом Митч сказал родственникам, что уехал с молодой женой сразу же после церемонии, хотя на самом деле устроил вечеринку для узкого круга друзей. И Игги говорил правду: рок-группа была выпендрежная. Слишком часто звучали тамбурины. А солист думал, что срываться на фальцет – это высший пилотаж.
После того как все ушли, а рок-группа превратилась в забавное воспоминание, он и Холли танцевали вдвоем, под радио, на переносной танцплощадке, которую установили во дворе по случаю вечеринки. Залитая лунным светом, Холли была такой красивой, такой воздушной, что подсознательно он очень крепко прижимал ее к себе, словно боялся, что она превратится в призрак и исчезнет. В результате она даже сказала: «Знаешь ли, ребра у меня не железные», – и он ослабил хватку, а она положила голову ему на плечо. И хотя обычно он танцевал неуклюже, на этот раз ни разу не сбился с ритма. Вокруг танцплощадки цвели посаженные им цветы, над головой сияли звезды, которые он никогда не предлагал ей достать, потому что был человеком сугубо земным, но звезды и так принадлежали Холли, и луна ей кланялась, и небеса, и ночь.
