Мама снова вышла замуж. Она встретила очаровательного мужчину, который повел ее к алтарю после того, как она забеременела моей сестрой. После свадьбы из доктора Джекила он превратился в мистера Хайда и решил вытравить мою ориентацию. Когда моя мать узнала об этом, она избила его до полусмерти своей лучшей сковородкой, и на этом их брак закончился. Моя мать и моя бабушка поддерживали меня, когда я попал в тюрьму, они ждали у ворот, чтобы забрать меня домой, когда я вышел оттуда, избитый и в синяках.
Я выложился по полной, чтобы дать им все, что они заслужили за свою неослабевающую любовь. Много лет спустя я взял их на представление Королевского варьете в лондонском «Палладиуме», где они были усыпаны бриллиантами. Они сфотографировались со звездами того дня, поскольку я был знаком с большинством из них лично, так как одалживал или продавал им драгоценности из своих магазинов.
– У нас по всему дому развешаны их фотографии, – вставил Робин. – Я никогда не встречался с бабушкой Чарли, но его мать стала для меня родной. Она была самой лучшей женщиной на свете. Вот откуда это у Чарли. – Лицо Робина расплылось в мягкой улыбке.
– И от моего отца, – добавил Чарли. – Я часто думал, догадывался ли он. Я помню, как он говорил мне: «Чарли, ты такой, каким тебя создал Бог, никогда не забывай об этом».
– Как изменился мир, – сказала Бридж.
– Мне не очень нравится мир в его нынешнем виде, – заметил Чарли. – Вокруг так много ненависти. Вот почему я так наслаждаюсь этим великолепным пузырем: только мы, новые друзья и ничего, кроме любви.
– Кто-нибудь хочет йоркширский пудинг, пока я в настроении делать тесто? Говорите сейчас или никогда, – позвал Люк из кухни.
– ДА, – последовал единый ответ.
Глава 25
Люк сделал всем шляпы из старых газет. Бридж не считала его любителем оригами. Впрочем, она совсем не знала эту версию Люка Палфримана. Шляпку Мэри он украсил мишурой. Шляпа именинницы, так назвал ее Люк. Чарли выглядел как адмирал, Бридж – как медсестра. Они надели свои шляпки, прежде чем занять свои места за столом. Робин перекинул чайное полотенце через руку и взял на себя роль сомелье, наполняя бокал каждого красным, белым или розовым вином, в зависимости от выбора.
Джек и Люк вынесли индейку и миски, полные овощей, йоркширские пудинги, начинку, различные соусы и соленья – то, из чего и должен состоять рождественский ужин, и даже больше. Для всего этого едва хватило места на длинном столе, который отлично украсил Чарли. В деревянном буфете он нашел запас красных скатертей и рождественских салфеток, ожидавших, когда они пригодятся тем, кто заплатил за обед и появится здесь. Там же он обнаружил и хлопушки люкс-класса – если верить коробке, – но, поскольку Люк приложил столько усилий, чтобы сделать самодельные, оставил их на месте.
В серванте также нашлись коробка с длинными конусообразными красными свечами и замысловатый пятирожковый канделябр, достойный места на рояле Либераче
[59]. Он занял место в центре стола. Газетные хлопушки Люка совсем не выглядели неуместно рядом с вилками. На самом деле они сочетались со шляпами и выглядели дизайнерской уловкой. Но Бридж была уверена, что стиль шеббишик зародился, когда кто-то совершил полную глупость, покрасив комод, и выдал его с помощью рекламной чепухи за стиль. И это прокатило. Выходит, можно списать что-то на стиль и получить за это целое состояние, если у тебя будет достаточно наглости – и дурак с толстым кошельком, который на это купится.
Во всем христианском мире не нашлось бы более праздничной комнаты: зажженные свечи, живой огонь, мягкие снежинки, падающие снаружи, сугробы; Перри Комо, Фрэнк Синатра и другие, поющие на заднем фоне; стол, ломящийся от груза рождественских блюд с их небесным сонмом ароматов, которые соперничали друг с другом за господство в воздухе; и самое главное – никакого недостатка в общении. Чарли чувствовал себя таким же рождественским, как если бы его наполнили песнями радио-Брайана. И этот миг отпечатался в его сознании. Остальные не ощущали этого так остро, как он, но он надеялся, что они сохранят эту картину в сокровищницах своего разума и будут время от времени доставать ее, чтобы посмотреть на нее и вспомнить все это – и его – с улыбкой.
– Мы хотели бы, чтобы ты произнес молитву, Чарльз, прежде чем мы приступим, – сказал Люк.
Чарли поднялся со стула. Вышло немного тяжеловато, но он хотел стоять. Он задумался на несколько мгновений, прежде чем начать говорить. Все опустили головы и закрыли глаза.
– Дорогой Бог на небесах, спасибо тебе за пищу, которая стоит на столе. Позаботься о тех близких, с которыми мы не можем встретиться сегодня, храни их, и пусть мы скоро воссоединимся с ними. И пусть люди, собравшиеся за этим столом, объединятся духом Рождества в мире и любви и унесут с собой счастливые воспоминания об этом времени, куда бы ни привели нас наши пути. Аминь.
Все открыли глаза, никто не произнес ни слова. Молитва Чарли глубоко тронула их, они знали, что он тщательно подобрал каждое слово.
Джек поднял хлопушку и протянул один конец Мэри. Он сделал ее из газеты и втулки от туалетной бумаги, а концы скрутил и перевязал красной ниткой, которую нашел под стойкой бара.
– Нужно сказать «ба-бах», когда потянешь, – скомандовал Люк.
– Серьезно? – Бридж наморщила нос.
– Да, серьезно, – сказал Люк и с гордостью добавил: – Чтобы сделать их, мне пришлось уничтожить шесть рулонов туалетной бумаги из кладовки наверху. Я прошел через всего «Голубого Питера»
[60] и обратился к богу, которым был Джон Ноакс
[61].
Бридж покачала головой и закусила губу, чтобы не ухмыльнуться. В их ванной комнате висела фотография Джона Ноакса и его собаки Шепа в рамке. Этот безумный ведущий ушел из «Голубого Питера» еще до их рождения, но тем не менее он был одним из кумиров Люка. Новый Люк немного напоминал ей Джона Ноакса: бесстрашный, притягивающий, с всклокоченными волосами, не знающими расчески.
– Хорошо, я готов, – сказал Джек.
– Да, я тоже.
Все прокричали «Ба-бах!». Большая часть хлопушки осталась в руках Джека. Он предложил ее Мэри, но та вернула ее, сказав, что он выиграл честно и справедливо. Джек достал шутку, нацарапанную на прямоугольнике бумаги, и зачитал:
– Что один снеговик сказал другому?
На него смотрели лица, жаждущие разгадки.
– Он ничего не сказал, чтобы не накалить его.
