В начале зимы кровная мама сказала, что хочет приехать к Маше. Я разрешил, сказал, что встречу ее у метро. Прождал ее полчаса в назначенный день, потом вернулся домой. Маша расстроилась, ждала очень. Утешал, как мог. Через две недели мама опять позвонила, сказала, что хочет приехать, договорились встретиться на том же месте в тот же час.
В этот раз они приехали, и мы пошли к нам домой. Маша была в полном восторге. Мы посидели, чаю попили, они посмотрели Машину комнату, подарили Маше свитер и джинсы. Немного настороженно вели себя – наверно, деревенским жителям в городе все кажется подозрительным, настроены на контакт со мной, но и к враждебности готовы. Чуть-чуть исподлобья смотрят. Уж очень мы разные, общих тем совсем нет, разговариваем по-разному, они слов, кроме матерных, практически не употребляют, только в качестве связок изредка. А я – длинными предложениями… Потом погуляли немного, с горки покатались, в супермаркет сходили… Они поехали в деревню, и договорились, что после Нового года мы с Машей нанесем им ответный визит. Прощалась Маша с мамой долго – все не могла оторваться. Вроде бы простила ее.
В первый же вечер после встречи с мамой меня поразили ее результаты. Маша сама заснула. Просто сказала: «Спокойной ночи», легла и заснула. Прежде такого не бывало никогда. Нужно было ее укачивать на руках перед сном. Желательно с колыбельной, хотя пение мне совсем не удавалось. Да и укачивание так себе… Ребенку девять лет, в нем сорок кило. Попробуй поукачивай. И запоминать стала лучше.
В начале января мы с Машей в деревню поехали. Нас встретила на платформе мама. Когда подходили к избе и залаял Малыш, учуяв Машу, которая три года не была дома… Такого кинематографического бега я никогда не видел. Маша понеслась, почти не касаясь ногами заснеженной тропинки, полетела – домой. Мы с ней до вечера остались, собралась вся семья, бабушки-дедушки, мне показывали семейные фотоальбомы, валенки дали вместо тапок, угощали по-деревенски – все едят из общего блюда каждый своей вилкой. Мужчины выпили по паре стопок, женщины не пили. Я смотрел во все глаза на этих «вконец опустившихся спившихся людей», которых мне расписывали в интернате и в опеке… Нет, не похожи. Жуткая бедность в глаза бросается, и только. Детей явно любят, пришла Машина двоюродная сестра, на год ее старше, девчонки умчались играть.
Меня попросили оставить Машу на пару дней, но я сказал, что пока не могу, мы должны лучше узнать друг друга. Договорились с Машиной мамой, что она будет раз в две недели к нам в Питер приезжать и с Машей общаться. Два часа на электричке. Не так уж далеко.
Четыре месяца Машина мама ездила. Не пропустила ни разу. Всегда трезвая приезжала, мне показалось, что она вообще не пьет – по праздникам, возможно, но и только. На ней все хозяйство, она работает, и к нам приезжает… Где-то через месяц и матом при мне перестала разговаривать. Маша маму очень ждала и расцветала от маминого внимания. Домашним и любимым ребенком она стала себя чувствовать. Спокойнее стала.
Месяца через три начались и трудности. Спокойный, домашний, способный ребенок – да, все так, но и характер стал проявляться сильный. Заявляла: «Я здесь у вас ненадолго, я скоро к маме насовсем уеду». Папой меня называть перестала. Мама сказала, кто ей папа, кто отчим.
Увидев, что доверить ребенка маме можно, стал Машу отпускать в деревню с ночевкой на выходные. Мама приезжала, забирала в пятницу и привозила назад в воскресенье. На вокзале я ее встречал. Маша сразу начинала, что дом у нее там, что она будет там жить, скоро мама восстановится в правах. Настроение у нее в воскресенье вечером всегда было раздраженным.
С мамой мы поговорили вскоре о восстановлении прав, я сказал, что мешать не буду, но не вижу никаких шансов на это. Уж слишком там прошлое сложное, да и условий в избе нет для постоянного проживания ребенка.
Еще через несколько месяцев ситуация стала смягчаться. Маша возвращалась поспокойнее, про то, что она здесь ненадолго, а дом у нее там и город она ненавидит, стала говорить все реже. Привыкла у нас, освоилась. Бывали откаты, конечно, но хорошего гораздо больше. Главное, что она быстро догоняла сверстников в учебе, во дворе и в школе чувствовала себя уверенно. Всем рассказывала про свой дом в деревне и своих родителей там. А еще через полгода, летом, я разрешил им с мамой поехать на юг на две недели, в гости к старшим братьям-сестрам. Все они выросли в детских домах, и Маша ни с кем из них не была знакома.
Приехала оттуда в прекрасном расположении духа, и мы уселись за учебники – догонять еще очень много предстояло. Сложностей тоже хватало. У Маши случались перепады настроения. В деревне не всегда все гладко, поводов для волнений хватало. Пару раз я даже запрещал ей ездить в деревню, не был уверен, что там все в порядке. На месяц, на полтора…
Но в том, что Маше очень нужны родные: и мама, и папа, и братья, и сестры – у меня нет ни малейших сомнений. Несколько дней назад были у психолога. Психолог лестницу нарисовал, на которой шесть ступенек. Попросил Машу разместить самых-пресамых хороших людей на самой верхней ступеньке. А просто хороших – чуть ниже. А самых-самых плохих – на нижней.
И стала Маша перечислять. Всех родных здесь, в городе, всех родных там, в деревне, школьную учительницу… Меня очень обрадовал результат. Маша разместила на самой верхней ступеньке и свою маму, и мою, и отчима, и моего брата, и учительницу, и меня. Все поместились.»
Даже если с момента последней встречи с кровными родителями прошло много лет и, казалось бы, связи никакой не должно было остаться, а сами воспоминания стерлись и поблекли, прожита целая жизнь порознь, восстановленные кровные узы могут принести покой и умиротворение, чувство «укорененности в жизни» и излечить старые ноющие душевные травмы. И что характерно, – чувства ребенка к приемным родителям после таких встреч всегда становятся более теплыми и глубокими.
«Странное ощущение счастья и остроты жизни, но в то же время и боли»
Вспоминает женщина, с пяти лет росшая в семье усыновителей и сумевшая найти своего брата уже взрослой.
«У меня начался детектив с поисками брата. Я не знала, где он, и мне казалось, что я выросла в нормальной семье, а он незнамо где – то ли в детском доме, то ли в доме инвалидов, и сейчас может быть в армии или еще где похуже. Я почти угадала – он тогда был в Чечне, братик у меня десантник.
Сначала я не знала ничего, помнила только свое старое имя и имя брата, да и то сомневалась. Начать поиски и переступить через себя было не так просто. Я даже позвонила по какому-то телефону доверия под предлогом, что они должны знать, где находится нужный мне дошкольный детский дом.
Все в жизни, что я считала само собой разумеющимся, вдруг, когда я узнала, что была удочерена, оказалось большим подарком.
Но как человек взрослый, я себя успокаивала. Не пойму почему, еще было странное ощущение счастья и остроты жизни, но в то же время и боли. Было ощущение, что до этого я жила в скорлупе, а потом эту скорлупу или кожу содрали, и я стала видеть и чувствовать в десять раз острее. Я даже гладила своего кота и смеялась от радости.
