Давайте попробуем разобраться.
Фантазии о «проклятии» вовсе не на пустом месте возникли. Семейные терапевты, работающие с передачей травмы через поколения, много раз наблюдали, как трагические события или роковые выборы, имевшие место в жизни дедов и прадедов, сказываются на жизни их потомков. Причем чем усерднее семья делает вид, что «ничего такого не было», чем более запретны разговоры и воспоминания о событии или о самом человеке, с которым оно связано, тем сильнее и трагичнее могут быть последствия. Никакой мистики здесь нет. Просто вырастая в ситуации, когда некоторые люди и темы окружены завесой умолчания или лжи, ребенок невольно фиксирует свое внимание на том, «о чем нельзя говорить и думать». Тайна притягивает.
Кроме того, он растет с ощущением, что есть качества или поступки, за которые тебя могут «исключить» из семьи, сделать вид, что тебя не было вовсе, отменить. Для любого ребенка это очень страшная мысль, она поселяет в его сердце тревогу. А что, если и со мной случится нечто подобное – меня тоже сразу разлюбят? Как узнать, пока не проверишь? И вот ребенок, от которого тщательно скрывали, что его отец – наркоман и умер вскоре после его рождения от передозировки, в свои пятнадцать лет вдруг начинает интересоваться темой наркотиков, ищет соответствующих друзей, словно задавая своим родным вопрос: «Теперь-то вы сделаете вид, что и меня тоже никогда не существовало?».
«Ты растешь такой же, как твоя мать!»
Пишет женщина, выросшая в семье усыновителей:
«Моя мама всегда очень боялась, что я начну искать «настоящую мать». Она всегда эту женщину называла именно «мать». Наверное, поэтому для меня всегда в этом слове слышится что-то ужасно неприятное, недоброе, мерзкое, я бы даже сказала. Когда мама ругалась, она часто говорила: «Гены не исправить, только жалко, что я это поздно поняла. Ты растешь точно такой же, как твоя мать!». Вы даже не можете себе представить, насколько для девочки может быть оскорбительным сравнение с собственной родительницей.»
На самом деле судьба родителей, их выборы, их ошибки и достижения – все это как наследство. Нам достается большой сундук, полный всего и разного, и наша задача – все там рассмотреть и разложить по кучкам. Это мне очень нужно, это я брать не хочу, а про это пока не знаю, может, и пригодится потом. Никто не может всучить ребенку наследство насильно, ему решать.
Но представьте себе, что ему достался не сундук, а всего-навсего одна вещь. Плохонькая, грязноватая или даже опасная. Да и ту все время пытаются отобрать у него – чтобы не навредил себе. Внушают, что лучше ее выбросить, она и не нужна вовсе. Что он станет делать? Конечно, вцепится в эту вещь мертвой хваткой. Потому что это все, что у него осталось от глубокой, жизненно важной связи с родителями. И потому, что это хотят у него забрать.
Так и с судьбой родителей. Если все, что ребенок знает (или как бы не знает) о папе – что тот наркоман, это знание начинает обретать над ним огромную власть. Он уже не Петя и не Коля, живой человек с набором разных качеств. Он сын наркомана. Это, если хотите, миссия. Заклятие. Судьба. От нее можно бежать изо всех сил, к ней можно стремиться, но так или иначе его жизнь будет проходить под дамокловым мечом этого выбора, очень ограниченного, и потому кажущегося ненормально значимым: стать наркоманом, как отец, или нет? Чем больше будет давления, угроз, опасений по этому поводу у приемной семьи, тем большей значимостью и силой накачивается «роковой «выбор. Тем жестче выбор – кого предать и кому хранить верность? Отца? Приемную семью. Тем выше шанс, что человек сорвется, потому что выдерживать такое напряжение всю жизнь очень трудно.
А теперь представим себе, что факт отцовской наркомании – лишь один из многих в огромном сундуке. И еще там есть про то, что отец любил играть на гитаре, а еще – что на лыжах хорошо катался, и что терпеть не мог дождь, и в детстве у него была кличка «Рыжий», и учился он на механика и все умел чинить, а писал всегда с ошибками, и еще был сладкоежкой, и много, много, много всего разного, веселого, грустного, хорошего, плохого, удачного и не очень. Все наследство перед тобой: разбирай, выбирай, примеряй на себя. В семье об отце говорят не только с ужасом и стыдом, но с разными чувствами: с грустью, с улыбкой, с тоской, с любовью. Никто не дает понять, что тебе придется выбрать: ты его ребенок или наш? Твое сходство с ним в мелочах не пугает маму и бабушку, а трогает, и ты не сын наркомана, ты сын своего отца, человека, чья жизнь трагически закончилась, но не была вся от начала до конца сплошной трагедией и ошибкой. Заклятия нет, есть жизненная драма, которая часть твоей судьбы, но не сама судьба.
Но это касается обычных семей или, например, родственной опеки.
С приемными детьми бывает сложнее, просто потому что приемные родители порой сами ничего не знают о кровных, кроме вот этого – «был наркоманом», «пила, о детях не заботилась», «осужден за убийство», «сбежала из роддома, оставив ребенка». Нет никакого сундука. Одна непонятная штука в руках, довольно отвратного свойства.
Но иногда «сундук» можно отыскать.
«Ты же вся в нее!»
15-летняя Марина пошла вразнос. Она встречалась чуть не каждый день с разными парнями, не являлась ночевать, забросила школу, таскала деньги из дома, покупала косметику и сигареты. При этом с приемными родителями была ласкова, просила не сердиться, уверяла, что просто ничего не может с собой поделать – ей хочется гулять, и все. Родители вздыхали: гены. Кровная мама Марины тоже вела очень бурный образ жизни, дочку родила в 16, подкинула бабушке, да и забыла про нее, увлекшись каким-то очередным приключением. Не появилась и тогда, когда бабушка тяжело заболела и умерла, а Марина оказалась в детском доме.
В приемную семью девочка очень хотела, к родителям привязалась, с младшими братьями очень помогала, проблемы у нее были только с учебой. А потом началось вот это. Марина ночевала то у парней, то у подруг, то уезжала в деревню, откуда была родом – там еще оставалась дальняя родня и тоже были какие-то ухажеры. Туда-то за ней и поехали приемные родители, когда однажды поздно вечером, всхлипывая в трубку, они сообщила, что ее побил очередной «возлюбленный», ей очень больно и плохо, и сама она приехать не может. Делать нечего, сели в машину и поехали к дочке. Нашли ее в доме у одной пожилой родственницы, то ли троюродной бабушки, то ли тети. Осмотрели, убедились, что серьезных травм нет. Сели чаю на дорогу выпить. Завязался разговор, и тут родственница начала вспоминать про Маринину маму, когда та была ребенком. Как танцевала лучше всех в школьном ансамбле и даже на конкурс ездила, как матери всегда помогала, как ей доставалось от отчима под пьяную руку, какая была всегда милая, ласковая, как вышивала прекрасно и любила всем подарки делать. Тут пожилая женщина полезла в комод и вытащила мешочек, а в нем – вышитая салфетка, и правда необыкновенной красоты. Марина сидела, долго крутила ее в руках, разглаживала, потом спросила, можно ли себе взять. «Бери, конечно, детка, у меня еще где-то очешник ею вышитый есть, тоже красивый, сейчас не найду, потом приходи, покажу. И грамоты ее за конкурсы танцев покажу, я взяла, когда после смерти твоей бабушки дом разбирала. Думаю, пусть лежат, не выбрасывать же, старался ребенок. Грустно-то как вышло с ней все, где ее сейчас носит, ты смотри, не дури так, а то ты же вся в нее – красавица, а в голове ветер». Потом несколько дней Марина сидела дома – синяки сходили, да она и не рвалась никуда. Потом вдруг спросила приемную маму: «А ты вышивать умеешь? Научишь?» – «Умею немного, но, наверное, не так красиво, как твоя мама». Попробовали, получилось.
