Маршрутка наполнялась новыми пассажирами, и каждого из них должны были скормить Гидре. Каждого, но не Бусинку – так решила Мэв.
– Ты не умрешь, – шептала Мэв на ухо Бусинке. – Ты не станешь кормом для Гидры. Я создам Вихрь из боли, страха, слез и ярости. Ты окажешься внутри воронки, где тебе предстоит отринуть страх, отказаться от самой себя. Ты родишься заново в новом мире и совсем иной. Там тоже будет маршрутка, но в конце пути не будет Гидры, ты просто пересаживаешься в другую машину и так без конца.
– Я долго буду ехать в маршрутке? – спросила Бусинка.
Мать, поразмыслив, отвечала:
– Долго, дочка, очень долго. Ты забудешь, как оказалась в ней. В маршрутке поедут с тобой и другие странники, много других, даже слишком много, и они тоже ничего не будут помнить. Но все они как один станут уверять тебя, что ты всегда жила в маршрутке, родилась в ней, и тебе придется поверить этому. А позже тебе начнут доказывать, и ты уверишься, что другого мира, помимо маршрутки, не существует вовсе.
– Почему с ними происходит именно так? Разве они не чувствуют, как довлеет теснота холодных стен, низкий потолок? Как можно не ощущать тряски, не видеть, как сменяется пейзаж за окном?
– Понимаешь, дочка, наша огненная пустыня, каждая ее деталь предстает твоему взору во всей ее перманентной ясности – безжалостной, честной. Их мир – не такой. Он подобен отражению миллионов зеркал, и в каждом из них своя маршрутка. Как только пассажир занимает свое место, ему выдаются очки, и очки транслируют движущиеся картинки – сменяющие друг друга слайды. Кино крутится без перерыва, и пассажирам думается, что происходящее на экране случается с ними самими. Увлекательная мистерия захватывает внимание, завораживает, легко подменяя собой скуку и тесноту дребезжащего салона.
Бусинка надула губки, недовольно прошептав:
– Я не желаю постоянно пребывать во сне, столетиями просматривая глупое кино! Почему ты хочешь отправить меня туда?
– Потому что в отличие от нас в конце пути пассажиров не ждет Гидра! – со всей непреклонность заявила Мэв.
– Не Гидра, а новая маршрутки и новое кино, так?
Мэв посмотрела дочери прямо в глаза и возвысила голос:
– Да! Другое кино в другой маршрутке. Но не Гидра!
– И я никогда не вспомню тебя? – жалобно протянула Бусинка.
– Вспомнишь, обязательно вспомнишь, – проговорила Мэв, и голос ее дрогнул, а глаза наполнились слезами, – когда придет время. Вот что ты должна запомнить наверняка: запомни, Смерть – это Гидра! Кто бы что ни говорил, беги от Смерти! И… – Она не успела договорить.
Пассажиров тряхнуло от резкого торможения. Двери салона распахнулись, и злобные красные глаза приказали всем выйти. Острая холодная пика толкнула Мэв в спину, подгоняя к выходу. Раскаленный песок жег ступни, когда вереница встревоженных пассажиров продвигалась к нависающему над глубоким обрывом мосту. Мэв пропустила Бусинку вперед.
– Когда я скажу: «Пора!», беги, не оглядываясь! – шепнула она дочке.
Красные конвоиры остановили колонну у моста. Только теперь пассажирам открылась ужасающая жестокостью правда: из глубины подземного ущелья синим огнем холодной ярости полыхали стальные глаза многоголовой Гидры, приковывая внимание безропотных жертв. Из голодных раззявленных пастей стекали липкие слюни. Гидра чувствовала скорую близость долгожданного перекуса.
Жертвы еще не успели до конца осознать всю чудовищную безнадежность своего положения, как ловкие лапы, сияющие красным, сковали несчастных одной цепью. Но за секунду до того нахлынувший поток неимоверной силы ветра приподнял вверх маленькое фиолетовое существо, отделив его от остальных.
– Пора! – прокричала Мэв отчаянно и громко.
Подхваченная ветром фиолетовая щепка побежала вперед, ворвалась на мост и помчалась без оглядки к тому месту, где за считаные мгновения миллиарды красных песчинок ни с того ни с сего, как по команде, взвились вверх, кружась с неистовой скоростью вокруг своей оси; песчаный фронт петлял из стороны в сторону, устремляясь ввысь до самого края алых небес, молнией прорезая пространство всесокрушающим Вихрем. Мэв, управляя незримой силой, проталкивала дочь в направлении Вихря. Глаза матери побелели, ее тело сотрясала дрожь в такт сумасшедшей гонке ветра. Дочь бежала сломя голову по мосту, то падая, то поднимаясь, ни в коем случае не останавливаясь. Красные застыли, словно тяжесть золотых цепей в одночасье пригвоздила конвоиров к земле.
– Твоя природа будет тянуть вниз, – кричала вдогонку мать, и слова ее доносил послушный ветер. – Не поддавайся! Беги от Смерти только вверх! Посмотришь вниз – вновь окажешься здесь, и возврата не будет! Найди Проводника! Он сумеет помочь. Красная нить приведет к нему!
Бусинка нырнула в Вихрь и растворилась в нем. Она, исчезая, на мгновение обрела понимание того, о чем предупреждала мать, того, насколько трудно будет противостоять бесовской природе и сколь нелегким станет ее бегство от Смерти, которое только начиналось…
Глава 10. Взаперти
Как Марианна ни старалась принять на веру теорию Константина о так называемых «играх памяти», мысль об уловках собственного разума, маскирующего истину под псевдореальными высказываниями, образами и шифрами была для нее неприемлема. Признать такую парадигму безоговорочно, без тени сомнения означало усомниться в реальности собственной жизни, достоверности всего, что когда-либо происходило с ней, что, в свою очередь, неминуемо грозило неврозами, а что еще вернее, полнейшим сумасшествием. Парадигма бесконечно лживой, не вызывающей доверия памяти, лежавшая в основе концептуальной схемы, транслируемой ее новым знакомым, могла бы стать базой для всякого рода научных изысканий, разработок и опытов, но применение ее к непосредственному жизненному опыту означало полное отрешение от оного, от всего того, что человек понимает под «своим прошлым». Марианна могла допустить, что память сыграла с ней злую шутку, интерпретировав типичный треп деревенской шарлатанки как наполненное зловещим скрытым смыслом откровение, на деле навеянное давно нагнетаемой мистической аурой с тех самых пор, как злая цыганка бросила девчонке в лицо жестокие слова, впрочем, и «травяной чай» нельзя списывать со счетов. С момента встречи с лесной ведьмой прошло достаточно времени – Марианне и в самом деле казалось, что по занесенной снегом лесной тропе, ведомая надеждой на обретение личного счастья, шла не она, а кто-то другой; и чувства, и мысли тогда были иными, и ноги – красивые и сильные – ступали по земле. «Да, вполне может статься, что мое воображение придало встрече излишний драматизм, – предположила Марианна, – но как быть с медиумом, Илюшей, как ласково называл его заведующий отделением?» Ведь ее визит в психлечебницу состоялся всего пару дней назад, и время не успело поработать над ее воспоминаниями настолько, чтобы исказить их до неузнаваемости. «Как бы ни был ты привлекателен, Константин, – задумалась Марианна, с мечтательной улыбкой вызывая образ красавца-ученого, – но теория твоя никуда не годится».
