– Выпейте воды, – бархатным голосом промурлыкал доктор, протягивая девушке стакан.
До боли пересохшее горло жаждало влаги. Однако участливый тон врача более не внушал доверия, страх не позволял обмануться, и опасная искра, сверкнувшая в его глазах, заставила насторожиться. Дрожащей рукой Марианна приняла из рук доктора стакан, принюхалась, пытаясь уловить подозрительный запах, – вода как вода, никакого запаха не ощущалось. «Разумеется, у него было достаточно времени, чтобы незаметно подмешать в стакан что угодно, то, что не оставляет ни запаха, ни вкуса. Но не умирать же от жажды, в самом деле?» – рассудила Марианна, сделав первый глоток. Не обнаружив ничего странного, она позволила себе залпом осушить стакан, наконец утолив мучительную жажду.
– Видите, вам уже легче, – произнес доктор, устраиваясь за письменным столом, заваленным стопками бумаг.
Девушка заметила, что он успел заварить себе кофе – его аромат постепенно пропитывал воздух помещения, и доктор с удовольствием глоток за глотком отхлебывал из чашки. Марианне оставалось лишь слушать, слушать и ждать, и молить небеса в надежде, что кто-то свыше проникнется и подскажет выход. Молить, но не срываться, ни в коем случае не скатываться в безысходность отчаяния и сожаления, жалости к себе – для этого найдется время, позже, после, но не сейчас, пока она еще дышит, мыслит и сознает.
Чем, в сущности, человек сильный отличается от слабого? На эту тему можно рассуждать до бесконечности. Но на поверку все до банальности просто, буквально прозрачно. Ответ – сила, и только в ней отличие. Сила, которую не различить в суете повседневности, сила, что пробуждается лишь тогда, когда под влиянием разрушительных процессов изнутри или извне крошится на глазах весь мир, рассудок раскалывается на части; сила является тем самым ментальным крепежом, что удерживает вместе разорванные фрагменты разума, не позволяя им разлететься на осколки, не давая хаосу развеять осознание и волю; благодаря силе человек сохраняет целостность. Тогда как любая неприятность, едва выходящая за грань обыденного, сбрасывает слабого в бездну жалости и саморефлексии, где его разум, не нашедший опоры, теряется, распадаясь на мельчайшие хлипкие крохи и в конечном итоге меркнет безвозвратно. Но о таких не говорят. Марианна другая, и потому мы говорим о ней – она не пропала, не потерялась без следа, а просто слушала и ожидала, и сила была ей в помощь.
– Представляю, что вы обо мне думаете, – начал Тимур Сардокович, – врач провел полжизни с психами, и у него самого поехала крыша. Да так далеко, что он докатился до того, чтобы заманить бедную парализованную девушку в пыточный ангар под названием «психлечебница», дабы измываться над ней, как ему вздумается.
За словами последовала красноречивая пауза, доктор уставился на девушку, которая сжалась в инвалидном кресле под его настойчиво-вопросительным взглядом. Все же собравшись с духом, Марианна произнесла:
– Учитывая обстоятельства, вполне логично предполагать именно это.
Она старалась говорить по возможности ровно, однако голос ее нервно дрогнул.
Уже на выдохе она поспешила спросить:
– Неужто вы намерены меня разубедить?
– Именно! Именно так! Разубедить! – чересчур возбужденно воскликнул доктор. – Я поведаю вам историю, а после вы поймете, насколько высоки ставки, и тогда, я уверен, вы сами захотите мне помочь.
Тимур Сардокович откинулся на спинку кресла, и Марианна удивилась стремительной метаморфозе, которая в мгновение ока произошла с ним: его по обыкновению прищуренный левый глаз широко раскрылся, и теперь оба глаза, разом просветлев, смотрели на нее ясным, прямым, до тошноты честным взором.
– Как-то раз ко мне на прием пришел человечек. Один уважаемый клиент, регулярно оказывающий клинике щедрую помощь в благодарность за содержание здесь его матери, страдающей болезнью Альцгеймера на стадии умеренной деменции, попросил меня принять пациента, которого рекомендовал как широко известного в узких кругах медиума, как вы успели догадаться, Илюшу. Ни в каких посредников между нами и миром мертвых я, будучи закоренелым материалистом, разумеется, не верил, но спорить не стал – выходило себе дороже.
Человечек явился, дерганый, нервный, суетливый, я с ходу диагностировал у него пару неврозов. Но проблема его была гораздо глубже, симптоматика тянула на шизофрению. Он, знаете ли, слышал голоса.
– Разве для человека вашего рода занятий слышать голоса не в порядке вещей? – поинтересовался я у него.
– Вы не понимаете, – отвечал он, нервно теребя лацканы пиджака. – Тут другое… Они являются без спроса, заставляют служить, передают сообщения, их сотни тысяч, великое множество. Они голосят, не переставая…
Он говорил сбивчиво, производя бесцельные движения: то касался руками переносицы, то подергивал плечами, то с рвением принимался почесывать белесую голову. Диагноз был налицо, но для окончательного подтверждения требовалось задать еще пару вопросов.
– Кому голоса передают сообщения? – спросил я.
– Таким же голосам, тем, кто уже здесь, тем, кто прошел через Вихрь.
При слове «Вихрь» Марианна, вовсю использовавшая возможность тщательно изучить наклеенные на стену газетные вырезки, тотчас переключила внимание с небольшой заметки, сообщавшей о поимке серийного убийцы женщин, на рассказ доктора.
– У них больше нет Проводника, им нужен новый. Они выбрали меня, хотят, чтобы я ловил души. Они ждут, они голодны!
– А вам известно, кому принадлежат эти голоса?
– Это бесы! Из самых недр преисподней! – ответствовал он.
Сомнений больше не оставалось. В уме моем к тому моменту уже сложилась подробная схема медикаментозной терапии с практически рассчитанной дозировкой необходимых препаратов.
– Мы вам непременно поможем, – уверил я будущего пациента и уже собирался с ним распрощаться, после чего готовился сообщить нашему уважаемому клиенту-спонсору свои рекомендации, настоятельно посоветовав оплатить курс лечения «медиума» в нашей клинике. Как вдруг он схватил меня за руку, с силой сжав мою ладонь, я приготовился звать санитаров, но в последний момент передумал – его глаза молили, и он умоляюще-громким шепотом произнес:
– Я не только слышу, я могу видеть. И я покажу вам то, что вижу сам…
Тогда в моем кабинете висело всего одно настенное зеркало – сейчас, как видите, их число заметно прибавилось. Он попросил меня подойти вплотную к зеркалу, а сам встал позади меня.
– Вглядитесь! – услыхал я за спиной. – Я откроюсь им ненадолго, насколько смогу, призову их надоедливые мысли и направлю ваш взгляд по ту сторону. Только не отрывайтесь! Смотрите!
И я смотрел.
Все происходящее воспринималось мной как эксперимент. Я, делая вид, что позволяю Илюше, Илье Вадимовичу то бишь, вовлечь меня в свою игру, тем самым завоевывал его доверие, на деле целиком контролируя ситуацию. И тем сильнее было мое потрясение: контуры моего лица в зеркальном отражении теряли четкость, постепенно размываясь, как чернила на промокшей бумаге. Мой ум безуспешно пытался отыскать рациональное объяснение столь странной погрешности восприятия. Обусловленная профессиональной деформацией предвзятость нуждалась в подтверждении устоявшегося шаблона единственно возможной реальности, мешая уразуметь то, что в действительности открывалось глазам. Боязнь приятия невозможного побуждала отвернуться от зеркала, сочтя необъяснимое за досадное сиюминутное помутнение рассудка. Но необъяснимое притягивало, как умело режиссированный ужастик, который, зажмурив глаза, непременно не отрываясь, смотришь до конца. И я глядел, не оборачиваясь, на то, как очертания моего лица исчезали, как мое отражение сменилось отражением похожих на насекомых светящихся существ, которые томились в ожидании чего-то, и томление их передавалось мне вместе с тоской и нетерпением, а позади них бушевал столб гигантского клубящегося смерча. Еще я остро ощущал их голод. Они передавали друг другу еду, но ее было мало, пищи не хватало на всех. Я точно кожей чувствовал их страдания. Но ужаснее всего стало осознание, что идет им в пищу. Чудовищное знание пришло из ниоткуда – они поглощали души, вернее, то, что осталось от душ, ибо души те были опустошены.
