И как нельзя кстати: Константин, собравшийся покинуть коттедж (скорее всего, Степан дал знать, что статуэтки Элизиума у него), вдруг резко остановился – приметил все-таки охранника-ворону, рванул в сторону, спрятавшись за чью-то спину, так же быстро развернулся и двинулся в противоположном выходу направлении, вперившись потухшим взглядом в гигантский экран, на котором один за другим транслировались клипы МС Рад-Х. Положение выходило скверное – охранник-ворона прочно оккупировал выход, впуская всех, не выпуская никого. Это значило, что Константин безнадежно застрял в коттедже.
Константин, смирившись с неизбежностью остаться, пустился в размышления. Он не мог отделаться от свербящего чувства, что его все время водят за нос. Почему у них со Степой никто не спросил приглашений? Странно, что на входе никто не стоял. Слишком уж гладко Степе удалось выкрасть статуэтки. Уж больно просто все. Константин ничего не имел против легкого разрешения задач, но только не когда к кажущейся простоте примешивалось назойливой чувство противоестественности происходящего. Его не покидало ощущение тотальной потасовки во всем – вплоть до мелочей в интерьере: кое-как прибитые плинтуса, везде понатыканы розетки, а мебели никакой, кругом голые стены да приткнувшиеся к ним парочка стеллажей – совершенно пустых; при всей респектабельности фасада в коттедже не наблюдалось ни одного кондиционера, батареи тоже отсутствовали – коттедж явно не был приспособлен для проживания – словом, предназначался не для людей. Все походило на состряпанные на скорую руку театральные декорации. Зачем тратиться на ненужное? Вихрь скупился, да к тому же заметно халтурил. «Да и форточки повсюду открытые – это в ноябре-то!» – недоумевал Константин.
И, будто следуя его мысли, в атмосфере плавно льющихся из динамиков студийного монитора ритмов возник диссонанс: оконные рамы взвизгнули под оглушительным порывом ворвавшегося через распахнутые форточки ветра; створки окон чуть не сорвало с петель – они болтались, уныло скрипели, со всех сторон захлестанные сквозняком. Ворвавшийся в помещение вихрь был осязаем: мельчайшие частицы дорожной пыли облекали подвижные спирали дождевой влаги и кристалликов снега. Константин вплотную прижался спиной к стене, словно опасаясь, что его унесет поток нахлынувшего ветра. «Неужели это и есть начало бури? Неужели похищение Элизиума не дало результата? Или Степана успели перехватить?» – подумалось Константину.
Он окинул взглядом собравшихся – любопытно, способен ли кто-то еще приметить изменение обстановки? Увы, нет! Повизгивание окон и бродяжничающий по залу вихрь нисколько не волновали молодежь. Публика, объятая эйфорией, предвкушая скорое появление кумира, коротала время за смартфонами, делая бесчисленные селфи и покачивая головой в такт модному ритму. В унисон бьющим по мозгам ударам бита попеременно мерцали прожекторы, вращались световые головы, сама беззаботность манила в свой круг, и сложно было не поддаться соблазну раствориться в беспечном хаосе, отдавшись его воле.
«А вдруг это со мной что-то не так. Я одержим манией. Помешался на научных изысканиях, закоснел душой и просто-напросто неспособен разделить драйв молодежной тусовки. Что, если так? И я попросту накручиваю себя, подмечая хитрые козни в каждом элементе обыденности», – усомнился Константин. Он зажмурился и спустя мгновение взглянул на мир вновь: небрежно воткнутые розетки, паутина по углам – ее срывал разгулявшийся вихрь, грубо, со свистом, будто чья-то жесткая рука сдирала занавеси с фальшивых окон, обнажая за наспех сфабрикованными декорациями скрытую доселе правду.
Сам Вихрь тотчас развеял сомнения Константина: подобно сотне скорых стрел, чернью прорезали воздух злые птицы – в зал через распахнутые окна разом впорхнула стая черных ворон. Они летели со всех сторон, каркая, бесстыдно цепляя крыльями головы людей – этого уже нельзя было не заметить. Собравшиеся, заслоняя руками лица, бросились врассыпную. Музыка стихла, изображение на экране остановилось. Потускнели прожекторы. Воцарилась напряженная тишина, запустив механизм ужаса в каждом из сердец. Попеременно со всех сторон раздались звонкие щелчки – люди застыли, оцепенев, – за воронами затворились окна, отгородив созданный Вихрем микромир панического ужаса от всей Вселенной.
Глава 24. Арборист
Валере прочили карьеру юриста. Немудрено, когда отец – судья. Двери ведущих вузов страны были открыты перед ним, а по окончании института его ждали как минимум два заранее подготовленных тепленьких местечка. Все шло как по маслу, да и сам Валера был рад оправдать родительские ожидания, не очень-то и возражая против уготованной ему безоблачной дороги в мир юриспруденции, если бы не одно «но». Если бы его сердцем не владели три вещи: природа, высота и риск. Если бы эти три вещи не владели им, он бы в школьные годы не пропадал дни напролет на скалодромах Москвы и области; если бы эти три вещи не владели им, он бы не сломал ключицу, сорвавшись при восхождении на гранитные скалы Треугольного озера в Карелии, аккурат перед вступительными экзаменами, которые в итоге удалось успешно сдать исключительно благодаря связям отца. Валера, получив от влиятельного предка внушительный нагоняй за несерьезность и безрассудство, скрепя сердце – клятвенно пообещал взяться за ум, дабы трудом оправдать непомерные усилия, вложенные отцом во имя зачисления отпрыска в ряды студентов. Если бы эти три вещи не владели им, он бы не чувствовал, сидя на лекции в аудитории, как тяжелеет сердце, как ломит грудь, как хочется вдохнуть, но нет мочи – в том воздухе нет свободы, нет жизни, и до безумия тянет сбежать туда, где за окном гуляют гонимые ветром облака, и деревья шелестят, и шелест их привносит силу, веру, и ты осязаешь пульсацию самой жизни. Если бы эти три вещи не владели им, он бы не дерзнул наперекор данному слову укатить в долину реки Базаихи в Восточном Саяне, чтобы в единении с природой любоваться фантастическими видами с покоренных вершин гор вулканического происхождения, – и все это вместо подготовки к сессии, которую он по приезде с треском провалил.
Когда дело дошло до пересдачи, Валера, набравшись смелости, явился к отцу, объявив: да, он – позор семьи, да, ему стыдно, и да, он сожалеет, но повторно сдавать экзамены не будет – азы юриспруденции совсем не соответствуют стремлениям его души, и если родители не желают вечных страданий своему чаду, то непутевое чадо просит с миром его отпустить. Так Валеру со скандалом изгнали из дома, из института, и несостоявшийся студент был наконец предоставлен сам себе.
Для начала ему взбрело в голову побриться наголо, что он немедля и сделал. Вместе со спортивным телосложением парня, надо сказать, на редкость привлекательный получился образ – брутальный и не лишенный обаяния. Не считая прически, вся его жизнь круто переменилась. Наряду с денежными затруднениями, которые Валера не склонен был считать проблемой, на него обрушилась уйма свободного времени. Он мог часами прогуливаться по московским паркам. Природа, первая из страстей, встречала его как доброго друга аллеями цветущих тополей, разноцветными тюльпанами, ароматами сирени и жасмина. Он бродил по улицам, постоянно отыскивая островки природы среди каменных джунглей, распознавая мельчайшие оттенки свежести, наслаждался ароматами хвои и юной листвы, несмотря на то что они нещадно перебивались резким запахом алкидной эмали, имевшейся в ходовом арсенале коммунальщиков периода поздней весны – начала лета.
