Марианна догадалась – он видел ее приближение, видел, недоумевая, не веря, и угольки в его глазах медленно затухали. Сила Марианны била ключом, облекая вихревую воронку обжигающим фиолетовым туманом. Пылающие клубы сами собой сложились в знаки, образуя древний рунический боевой став. Не имея четкого намерения, кроме стойкого желания воздать Грегору по заслугам, Марианна поручила судьбу эмиссара Силе.
– Не может быть, – едва шевеля губами, бормотал Грегор, глядя, как по ту сторону зеркал разверзлась бездна, высвободив бурю, увы, ему не подвластную.
Буря мчалась, разметая в пыль все его планы, чаяния, надежды, – мчалась по его душу! Зеркало треснуло, на миг блеснув фиолетовым. Языки фиолетового зарева – знаки древних рун, собранные в боевой став, – коснулись его, и последнее, что он услышал, был голос дочери Мэв, прозвучавший в его голове усыпляюще безмятежно: «Заклинаю на смерть…»
Лицо Грегора мертвело. Поблекший кожный покров, отстраненный взгляд Ильи, опустившиеся плечи свидетельствовали о том, что возмездие свершилось.
Марианна владела силой Вихря, и, ни чуточку не усомнившись в принятом решении, она распорядилась ею так, как сочла нужным, единственно правильным, как когда-то советовала мать Мэв. Перед взором Марианны то и дело появлялись вспышки проявленных оранжевым восходом воспоминаний, а те спешили взять свое, взывая к забытым чувствам, что жаждали быть пережитыми вновь, – к чувствам столь болезненным и несвоевременным. Вспышки мешали сконцентрироваться на главном, губили время, расходовали силы. Сияние перевернутой звезды вблизи ослепляло, энергия Вихря била через край, требуя решительных действий. Марианна, собрав всю волю в порыве единственного желания, закрутила спираль фиолетового смерча, сосредоточив в нем Силы, коими могла управлять; Силы вдохнули жизнь в растраченный на руны огонь, фиолетовое пламя взмыло вверх, объемля пустоту Пограничья. «Пора!» – решила Марианна, обрушив неистовую мощь огненного смерча в зияющую бездну вихревой воронки, тем самым обратив силу Вихря против него самого.
Художник Валентина Симонова
Воронка заглотила огненную петлю, и спустя мгновение Зазеркалье накрыло взрывной волной. Вихрь, пойманный в тиски фиолетового пламени, сам себя разметал в прах. Пограничье снова замерло под властью тишины, безвременья и пустоты. Но Марианна не застала этого: запустив огненное пламя в сердце вихревой воронки, она, пока хватало заимствованных у Вихря сил, стремглав ринулась сквозь манившие сиянием врата перевернутой пентаграммы.
* * *
Валера как прикованный застыл у балкона, не отрывая взгляд от смертоносного дерева, в мыслях проклиная себя, наказывая, вынося приговор – бессмысленный и бестолковый: так или иначе последствия необратимы, девушку к жизни не вернуть. Он стоял и думал, как войдет и признается ребятам, что сердце их подруги больше не бьется в результате его, Валеры, халатности. Вероятно, он получит от кого-то по морде – хорошо, если получит. Или, что в разы хуже, все будут, как он сейчас, стоять и молчать, и лучше б такое молчание убивало, но оно не убьет, а он продолжит жить, влачить жалкое существование с неизмеримым грузом вины на сердце.
Тем временем ребята, Аким, Степа и Константин, – темные фигуры в мрачной усыпальнице холодных зеркал, где тьма отражала тьму, – склонили лица над застывшей в кресле девушкой. Константин не отнимал руки от ее запястья, наивно ожидая почувствовать пульс. Вызвали «скорую», и она где-то, наверное, ехала, сверкая тревожной иллюминацией проблескового маячка, но это уже ничего не могло изменить, когда губы теряли цвет, а радиальная артерия глухой мертвой струной хранила молчание. Однако Константин продолжал ждать неизвестно чего, наверное чуда, в которое никогда не верил, по-прежнему не решаясь отпустить руку. Пальцы его немели, и потому он не сразу уловил перемену. Лишь когда по запястью девушки пробежала ясная, четко ощутимая волна, Константин, не доверяя первому чувству, отдернул руку и, помассировав пальцы, вновь приложил их к радиальной артерии на руке Марианны. Артерия отчетливо пульсировала, и в том не могло быть сомнений.
– Пульс! Он есть! – сверкая глазами, в лихорадочном возбуждении воскликнул Константин.
Аким и Степа, убедившись в том, что Константину не померещилось, дружно подхватили его радость. И в этот миг всеохватной надежды все еще белые губы Марианны прошептали:
– Я убила Вихрь. – С этими словами глаза Марианны раскрылись.
Глаза ее лучились улыбкой. Улыбка тронула губы, и точно по мановению волшебной палочки в помещении вспыхнул свет! Будто и не было тьмы, обрыва проводов, падения надломленной сосны.
Разбуженный светом, очнувшись от съедавшей душу меланхолии, Валера ураганом ворвался в комнату.
– Вы живы! Матерь божья! Вы живы! – воскликнул он при виде улыбающейся Марианны. – Камень с сердца! Честное слово! Ведь это из-за меня вырубилось электричество! Мое дерево оборвало провода. Я думал, что убил вас. А вы живы!
Он говорил и говорил, но никто не пытался осмыслить поток его слов, как никто не заметил, что он отлучался, настолько все были поглощены состоянием Марианны. Удивительно, но, едва придя в себя, она – одна из всех – сумела понять, что в действительности произошло. Позже она скажет Валерию наедине: «Спасибо!» – «За что?» – озадаченно спросит он. «Вы… Ваше дерево… Вы лишили Илью возможности управлять Вихрем в тот самый миг, когда ему это было особенно нужно. Так вы освободили Вихрь!» — «Всегда пожалуйста!» – скажет он с тем же недоумением, не зная, что еще на это ответить. Но пока она предпочитала молчать и улыбаться, всем своим видом сообщая миру, что худшее позади.
– А где же белобрысый псих? – вдруг поинтересовался Степа, заметив, что нигде в комнате Ильи нет.
Среди общей суеты вокруг Марианны об Илье позабыли, совсем потеряв его из виду.
– Цыганка, – опомнившись, произнес Аким, – одна на первом этаже! Он запросто может ей угрожать!
Не сговариваясь, Аким и Степа ринулись вниз по лестнице, Валера – за ними. Константин, замешкавшись, сделал движение, порываясь вслед, но неожиданно цепкие пальцы сжали его ладонь.
– Нет нужды торопиться. Они разберутся без тебя. Мала в безопасности. Пускай все идет своим чередом! – произнесла Марианна, не отрывая от Константина сияющих глаз, которые с момента ее пробуждения как будто потемнели и обрели насыщенный, касторовый цвет.
Но не только цвет изменился в них. Было еще что-то. Константин глядел и не мог понять, что именно он не узнает в Марианне. Но девушка знала: тем непривычным, странным, неузнанным были мудрость, опыт череды рождений и смертей, опыт сознательный и бессознательный, хранилище странствий души Бусинки, извлеченное оранжевым восходом памяти из потаенных глубин со всем пережитым в коридорах холодного и темного Пограничья. Девушка приоткрыла губы, словно ждала поцелуя. Но тени, кричащие в ее душе, не переставали твердить одно – поцелуя не последует, Константин не осмелится поцеловать ее – иную, мудрую, ведающую больше, чем ему самому дано узнать, проживи он хоть сотню жизней. «Чего еще ты хотела? Это маршрутка, и ничего в ней не изменить», – говорили тени. И такова горькая правда: Марианна стала другой, оставаясь при этом героиней той же бессменной киноленты, носительницей проклятия цыганки, промежуточным звеном между прошлым и будущим.
