Он с новым интересом посмотрел на Машу.
— Идем, — повторил он и направился к лестнице.
— Никогда не была в этой части Эрмитажа, призналась
Маша, едва поспевая за реставратором.
— Мы могли бы пройти через общий вход и подняться по
Советской лестнице, но так немного короче…
— По Советской? — переспросила Маша. А разве ей не
вернули прежнее название?
— Какое — прежнее? — Старыгин удивленно покосился
на девушку.
— Ну, прежнее, дореволюционное…
— Дореволюционное? — Реставратор
рассмеялся. — Но это и есть дореволюционное название! Эта лестница
называлась Советской, потому что по ней поднимались на свои заседания члены
Государственного совета. Того самого, который в полном составе изобразил на
своей картине Репин. А Иорданская лестница долгое время называлась Посольской,
потому что по ней поднимались послы иностранных государств, направляясь на
аудиенцию к государю. Поэтому ее и сделали такой величественной и пышной, чтобы
представители держав сразу, едва войдя во дворец, проникались величием
Российской империи…
— Да? — недоверчиво переспросила Маша. А нам
учительница в школе говорила, что Советская лестница так названа после революции,
потому что по ней поднимались революционные массы, чтобы арестовать Временное
правительство.
— Много чего говорили наши учителя, не всему можно
верить. А мы, кстати, уже пришли.
Старыгин толкнул массивную дверь и пропустил девушку в свою
лабораторию.
Она быстро привыкла к царящей внутри полутьме и шагнула к
столу, на котором находилась картина.
Тщательно выписанный фон, свободно ниспадающие складки
одежды, нежное лицо Мадонны, ее ласковый взгляд, обращенный к тому, кого она
держала на руках…
Маша опустила глаза ниже и издала изумленный, испуганный
возглас.
На руках Мадонны удобно расположилось маленькое чудовище,
крошечный монстр. И так же, как божественное дитя на картине каждый день, век
за веком, повернув кудрявую головку, смотрело на восхищенных зрителей своим
полусонным, мечтательным взором — так и этот маленький монстр смотрел прямо в
глаза потрясенным людям. Но в этом взгляде читался весь ужас, вся ненависть,
весь цинизм мира.
Маша словно заглянула в ад.
— Что это?
— Хотел бы я это знать! — отозвался
Старыгин. — Присядьте, я вижу, что вы едва держитесь на ногах. Только
осторожнее с этим креслом…
Маша придвинула к себе старинное резное кресло и без сил
опустилась в него. В комнате внезапно погас свет.
— Я же говорил вам… — пробормотал Старыгин, что-то
переставляя в темноте. — У нас ужасная проводка, и когда резко
переставляешь это кресло, провод выпадает из гнезда и свет гаснет…
Он чем-то щелкнул, и в лаборатории снова стало светло.
— Извините… — Маша на секунду прикрыла глаза. —
Честно говоря, я была в шоке…
— Я вас понимаю, — Старыгин кивнул, — когда я
это первый раз увидел, я сам был в шоке…
— Но.., но как это возможно? Кто мог пририсовать это
чудовище? И когда он это мог сделать? Ведь оно выписано очень тщательно… по
крайней мере, насколько я могу судить…
Или картину подменили? А где подлинник? Он пропал?
— Слишком много вопросов, — поморщился
Старыгин. — Пока я могу сказать только одно: вы правы, чудовище выписано
очень тщательно, мастерски. Более того, оно написано той же рукой, тем же
мастером, что и лицо Мадонны.
— Значит, картину заменили копией, фальшивкой?
— В этом еще нужно разбираться. Во всяком случае, холст
такого же качества, как подлинный, и такого же возраста, ему тоже примерно сто
пятьдесят лет…
— Как — сто пятьдесят? — удивленно переспросила
Маша. — Вы хотели сказать — пятьсот? Ведь Мадонна Литта создана примерно в
тысяча четыреста девяносто первом году…
— Браво, — усмехнулся Старыгин. — Ставлю вам
пятерку, вы хорошо подготовились. По большинству предположений картина
действительно создана в тысяча четыреста девяносто первом, но Леонардо писал ее
на деревянной доске. Когда в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году она была
куплена у герцога Литты в Милане, состояние ее было таким плохим, что ее
пришлось немедленно перенести с дерева на холст. Для этого эрмитажный столяр
Сидоров придумал специальную технологию, за это его наградили медалью… Но я,
честно говоря, хотел поговорить с вами о другом. Когда вы родились?
— Что? При чем тут это? — Маша недоуменно
уставилась на собеседника. — Ну, седьмого июля. А почему это вас так
интересует?
— А какого года?
— Семьдесят седьмого. Я пока что не делаю тайну из
своего возраста. Но все-таки почему вас так заинтересовали мои биографические
данные?
— Я случайно взглянул на ваш паспорт, — признался
Старыгин, — и хотел проверить, не ошибся ли я. Не показалось ли мне. Ведь
такое удивительное совпадение…
— Да какое совпадение? О чем вы говорите?
— Подумайте сами. Седьмое число седьмого месяца
семьдесят седьмого года. Четыре семерки.
— Ну и что в этом такого? — Маша пожала плечами.
— Вы помните — ваш дед, когда подарил вам
пентагондодекаэдр, тоже говорил о четырех семерках! И не случайно он подарил
такой редкий предмет именно вам, тогда совсем маленькой девочке! И, кстати, он
сделал это совсем незадолго до своей смерти!
— Все равно я ничего не понимаю. Почему вас так
взволновали эти четыре семерки?
— По двум причинам.
Старыгин шагнул к столу с картиной и включил
ультрафиолетовую лампу.
— Вот одна из этих причин.
Маша наклонилась над холстом и увидела четырехзначное число.
Это число, связанное непонятным образом с датой ее рождения, а еще больше —
волнение реставратора заставили ее сердце чаще забиться, внушили ощущение
серьезности происходящего.
— А.., вторая причина? — проговорила девушка,
распрямившись и невольно понизив голос.
— Сейчас я вам покажу эту вторую причину. Пойдемте.
Ничего не объясняя, он вышел из лаборатории, запер дверь и
повел Машу по коридорам здания. Эти служебные коридоры мало напоминали
великолепные анфилады музея. Плохо освещенные, довольно узкие. Маша с трудом
верила, что находится в Эрмитаже. Несколько раз свернув и поднявшись по
лестнице, они оказались перед дверью с медной табличкой «Кабинет рукописей».
— Сейчас перед вами откроется самый красивый вид в
нашем городе, — с явной гордостью сообщил Дмитрий Алексеевич своей
спутнице.
— Ну уж и самый красивый…
— Вот увидите!
Старыгин нажал на кнопку звонка, и почти тотчас дверь
открыла невысокая сутулая женщина лет сорока с приятным улыбчивым лицом.
