— Дима! — радос??но проговорила она при виде
Старыгина. — Ты к нам? Заходи, мы тебя угостим печеньем… А кто эта
девушка?
— Консультант из института прикладной химии, — не
моргнув глазом, соврал Старыгин. А мы к тебе буквально на одну минуту, нам
нужно взглянуть на трактат «О происхождении сущего и числах, его объясняющих».
— Ты имеешь в виду малый трактат Николая Аретинского? А
какое отношение он имеет к прикладной химии?
— Самое прямое!
— Только здесь! — озабоченно ответила
женщина. — Выносить нельзя, даже тебе!
— Понятное дело! Я знаю, как у вас все строго! Нам
нужно только прочесть один абзац.
Женщина развернулась и, слегка прихрамывая, пошла по узкому
коридору между двумя рядами высоченных стеллажей, до самого потолка уставленных
картонными папками и коробками. Маша перехватила мимолетный ревнивый взгляд
хранительницы рукописей и усмехнулась: похоже, та явно питала к Дмитрию
Алексеевичу не вполне служебный интерес.
Коридор кончился, и они оказались в просторном кабинете с
двумя огромными окнами.
Маша ахнула: она действительно никогда не видела ничего
подобного. Одно окно выходило на Неву, ослепительно сверкающую под щедрым
июльским солнцем, второе — на Зимнюю канавку и здание Эрмитажного театра.
На другом берегу Невы виднелась Петропавловская крепость.
— Я вам говорил, — вполголоса промолвил Старыгин,
заметив Машин восторг. — Правда ведь, замечательно?
В его голосе звучала такая гордость, как будто это он сам
так расставил здания и провел реки, чтобы создать этот неповторимый вид.
Хранительница кабинета уселась за компьютер и защелкала
клавишами.
— Малый трактат Николая Аретинского.., пробормотала
она, вглядываясь в колонки цифр на экране монитора. — Вот он, единица
хранения номер… Тридцать четвертый шкаф, седьмая полка…
Она встала из-за стола и своей неровной, будто ныряющей
походкой прошла к одному из стеллажей.
— Дима, помоги мне, пожалуйста…
Старыгин приподнялся на цыпочки и достал с одной из верхних
полок большую картонную коробку.
— Только для тебя, — вздохнула хранительница и
снова бросила на Машу недовольный взгляд.
Маше вдруг захотелось совершить какой-нибудь хулиганский
поступок: показать зануде-хранительнице язык или разбить графин с водой,
стоящий на подоконнике, либо же разбросать листочки из многочисленных папок,
лежащих на письменном столе. Хотя за ли, сточки, пожалуй, могут и побить, они
тут все на своих бумажках повернутые… Маша ограничилась тем, что поглядела на
хранительницу очень холодно и высокомерно.
— Вот оно! — победно проговорил Дмитрий
Алексеевич, не обратив ни малейшего внимания на обмен женскими взглядами. Он
открыл коробку и осторожно выложил на стол темный от времени манускрипт, каждый
лист которого был аккуратно упакован в прозрачную пленку.
Маша взглянула через плечо реставратора и разочарованно
вздохнула: документ был написан от руки почти совершенно выцветшими,
коричневатыми чернилами и каким-то удивительным почерком, очень красивым, но
неразборчивым. Самое же главное — он был написан на совершенно незнакомом Маше
языке.
— Какой это язык? — спросила Маша, искоса взглянув
на реставратора.
— Латынь, разумеется.
— И вы можете это прочесть?
— Конечно, — он даже, кажется, был удивлен ее
вопросом, как будто каждый современный человек просто обязан понимать по
латыни.
Маша почувствовала легкое раздражение: эти эрмитажные работники,
похоже, смотрят на всех остальных людей свысока, как на полуграмотных недоучек.
Старыгин осторожно перевернул несколько хрупких страниц
манускрипта, достал из кармана старинную лупу в красивой бронзовой оправе и
начал медленно читать, на ходу переводя текст с латыни:
— Если бы ты встретил число, составленное из трех
шестерок, знай, что это есть число Зверя, число Врага, и проистекает из этого
числа многий грех, и гнев, и многие несчастья, и число это любезно Отцу-Джи,
хозяину порока, врагу рода человеческого. Посему избегай всячески этого числа и
всего, под ним рожденного.
Если же ты встретишь число, составленное из четырех семерок,
знай, что это есть число Света, и проистекает из этого числа свет, радость и
прощение, ибо семь есть число, угодное Создателю, семь есть благое, священное
число, а четыре семерки четырежды священны и четырежды угодны Господу нашему.
Число это приносит благоденствие и благость, и человек, родившийся под этим
числом, имеет большую силу и крепость противостоять греху и одолеть козни Отца
Лжи. Да будет благословение на этом человеке, и да преодолеет он преграды и
препоны на пути своем…
Старыгин тщательно сложил старинную рукопись и убрал трактат
обратно в коробку.
— Вот она, вторая причина, о которой я вам говорил.
Маша моргнула, и в ту же секунду развеялся странный гипноз,
в который она впала под влиянием слов средневекового автора. Она встряхнула
головой, чтобы окончательно отогнать наваждение, и проговорила:
— Дмитрий Алексеевич, неужели вы всерьез относитесь к
этой средневековой ахинее?
— Во всяком случае, тот, кто написал на картине число
из четырех семерок, относился к этому достаточно серьезно. И так же серьезно
относился к этому ваш дед, всемирно известный археолог, когда подарил вам эту
бесценную безделицу. — Дмитрий Алексеевич задумчиво посмотрел на кулон из
слоновой кости.
Маша собиралась снять кулон, но когда была дома, это
совершенно вылетело у нее из головы. Старыгин подошел ближе и взял костяной
кулон в руки. Совсем рядом с Машиным лицом оказались его глаза — очень
серьезные.
Пахло от него краской, скипидаром и еще какой-то химией.
— Кстати, — добавил Старыгин, — на вашем
месте я не носил бы пентагондодекаэдр так на виду. Кроме того что он имеет
вполне реальную и очень высокую цену, мне кажется, есть человек, для которого
его цена гораздо выше всех денег мира.
— Что еще за человек?
— Тот, кто подменил картину. Тот, кто написал на второй
картине число из четырех семерок. Тот, кто, на мой взгляд, еще не считает свою
миссию законченной.
— Дима, — напомнила о себе хранительница
кабинета, — ты закончил с трактатом? Может быть, все же сварить тебе кофе?
И твоей спутнице из.., гм.., химического института?
— Спасибо, Танечка, — рассеянно отозвался Дмитрий
Алексеевич, не отводя глаз от кулона, мы пойдем. Очень много работы.
С непонятным злорадством Маша заметила искру разочарования,
промелькнувшую в глазах хранительницы. Подумать только — «Танечка!». В таком-то
возрасте! Да столько не живут!
— А почему вы отказались от кофе с печеньем? — не
утерпела Маша, когда они шли назад длинными коридорами.
