— А что это он пишет — дед из старинного рода Бодуэн де
Куртенэ? Это еще при чем?
— А ты не знала? — отец грустно улыбнулся. Это
настоящая фамилия твоего деда — Бодуэн де Куртенэ. Очень старинный род, их
предок, герцог Болдуин, участвовал в крестовых походах и в двенадцатом веке был
королем Иерусалима.
— Какое в Иерусалиме могло быть королевство? —
фыркнула Маша. — Ты ничего не путаешь? Это звучит, как новоржевская
империя!
— Это у тебя в голове сплошная путаница! рассердился
отец. — Я всегда говорил, что нынешнее журналистское образование ничего не
стоит. Чему вас там учат? Ты хоть слышала что-нибудь о Крестовых походах?
— Конечно! — Маша тоже повысила голос. Рыцари
Западной Европы вдруг подхватились и решили освобождать христианские святыни от
мусульман! В двенадцатом веке!
— Ну так вот, возглавлял их Готфрид Бульонский, а
герцог Фландрии Болдуин — это его родной брат. Сколько, по-твоему, было всего
крестовых походов?
— Ну.., три.
— Гораздо больше! И четвертый возглавлял Болдуин,
потому что Готфрид Бульонский к тому времени уже умер. Они таки завоевали
Иерусалим, и тогда образовалось христианское Иерусалимское королевство, которое
продержалось больше ста лет, потом мусульмане окончательно разбили христиан и
прочно утвердились на святой земле.
— Теперь ясно. Неясно только, какое отношение к этому
имеет мой дед, — насмешливо сказала Маша.
— Потомки короля Болдуина разбрелись по свету. Как уж
они дошли до России — понятия не имею. В девятнадцатом веке в Университете
работал известный профессор с такой фамилией, потом — еще один, филолог,
наверное его сын.
— Тоже наши родственники? — усмехнулась Маша.
— Про это ничего не знаю, отец был серьезен, —
знаю только, что твой дед много претерпел в молодости из-за своей чересчур звучной
фамилии и, когда женился, решил взять фамилию жены — Магницкий. В то время,
сама понимаешь, так было спокойнее. С такими аристократическими предками у него
просто не было шансов чего-либо достичь в науке!
Дверь распахнулась резко, как будто пнули ногой. Вошла жена,
собрала чашки с недопитым чаем.
— Тоже мне, родовая аристократия! — прошипела она
сквозь зубы, так чтобы слышала Маша.
— Жаль, что ты так мало знаешь о деде, — грустно
сказал отец.
— А ты мне рассказывал? — вскипела Маша. Что-то я
не помню, чтобы ты со мной часто общался в детстве.
Она тут же пожалела о своих словах, потому что отец
сгорбился и сразу постарел лет на десять.
— Ну ладно, — примирительно сказала она, вряд ли
происхождение моего деда имеет отношение к его смерти. А ты веришь, что гибель
его — это не случайность?
— Это было так давно… — отец склонил голову. —
Знаешь, вот ты спросила, и теперь я вспоминаю.., перед той поездкой он вел
себя.., не то чтобы странно, но он прощался со мной так, как будто не надеялся
увидеться снова. Тогда я подумал, что отец предчувствовал свою смерть — ну он
все-таки был немолод…
— Возможно, этому есть более реальное
объяснение? — прервала его Маша.
— Ты рассуждаешь, как репортер, — грустно сказал
отец, — все нужно выяснить до конца, во все внести ясность… — он
закашлялся, и Маша отметила, что кашель у него нехороший, такого не бывает при
обычной простуде.
— Я не знаю, чем конкретно он занимался перед своей
поездкой в Рим, зачем он вообще туда ездил, — сказал отец,
отдышавшись, — он не рассказывал мне подробно. Откровенно говоря, у нас с
ним тогда были не самые лучшие отношения. Он не одобрял, что мы с твоей матерью
развелись, не одобрял, что я совсем с тобой не вижусь… Но, понимаешь, твоя
мама…
— Не будем об этом, — решительно прервала Маша,
испугавшись, что сейчас ее втянут в какие-нибудь прошлые семейные дрязги и
разбирательства.
— Да, я вспомнил! — оживился отец. — Он
спрашивал тогда ваш адрес, хотел тебя навестить…
— Не помню, — как можно равнодушнее сказала Маша и
порадовалась, что, перед тем как позвонить в квартиру отца, сняла кулон и
убрала его в сумочку.
Сейчас ее все время не оставляла мысль, что жена отца стоит
под дверью и слушает их разговор. Вряд ли она поймет, что пентагондодекаэдр —
очень ценная вещь, но может заподозрить, что дед оставил Маше какие-нибудь
старинные драгоценности или монеты. И тогда она станет настраивать отца против
нее.
— Он оставил мне свои записи, — послушно вспоминал
отец, — рукопись неоконченной книги, какие-то заметки для статей,
переписку. Все это после его смерти забрали люди из института. Сказали, что
сдадут в архив. Остались только личные дневники, у отца был такой почерк, что
никто его не мог разобрать…
— Да что ты? — оживилась Маша. — А можно мне
посмотреть?
Отец в задумчивости уставился на ящики, потом вышел в
коридор. Послышался грохот, скрип дверцы шкафа, что-то упало со звоном.
Маша в это время аккуратно переписала адрес с конверта, в
котором находилось письмо профессора Дамиано Манчини. Начальник Виталий
Борисович учил, что репортер не должен пренебрегать никакой, даже самой малой
крупицей информации.
— Алина! — послышался голос отца. — Куда
делась с антресолей коробка с бумагами?
Маша не разобрала слов, но, судя по интонации, Алина
отозвалась хамски. Она приоткрыла дверь и прислушалась.
— Ты что — выбросила ее? — Судя по голосу, отец
разозлился.
— Кому нужно твое старье! — заорала жена, Всю
квартиру к черту захламил! На дачу я отвезла твои бумажки, может, хоть на
растопку пригодятся!
— На растопку? — ахнул отец и снова закашлялся.
Он стоял в прихожей, согнувшись, и никак не мог унять
приступ. Маша провела его в комнату и помогла сесть на диван, а сама полетела
за водой. На кухне Алина как ни в чем не бывало выщипывала брови перед
настольным зеркалом.
— Ты, зараза! — не выдержала Маша. — Отца в
могилу свести хочешь? Ценные бумаги на растопку пустила!
— Тебе-то какое дело? — прошипела та. — Что
ты приперлась в чужой дом?
Маша отнесла отцу воды и решила, что ей здесь больше нечего
делать.
* * *
Дмитрий Алексеевич отложил скальпель, которым он осторожно
соскребал краску для лабораторного анализа, и снова, который уже раз вгляделся
в изображение маленького чудовища на руках Мадонны. Этот монстр невольно
притягивал взгляд реставратора, то и дело заставлял возвращаться к себе его
мысли.
Старыгин достал свою любимую лупу в бронзовой оправе и
принялся рассматривать уродливое создание — его маленькие скрюченные лапки, его
плоскую отвратительную морду, изогнутый хвост… Отдельные части чудовища
казались Дмитрию Алексеевичу удивительно знакомыми, он где-то видел похожие
существа. Наверняка в каком-то из средневековых бестиариев, старинных книг,
посвященных описанию существующих в далеких краях или вымышленных зверей. На
страницах этих манускриптов гиппопотам соседствовал с крылатым быком, крокодил
— с двухголовой змеей, якобы обитающей в долине Нила, верблюд — со сказочной
птицей рох. И действительно, с точки зрения человека средневековья полосатая
африканская лошадь казалась нисколько не менее удивительной, чем грифон или
мантикора.
