— Счастливого пути! — крикнула девушка морякам и
зашагала по узкой тропке, огибавшей песчаный холм.
За холмом действительно оказалась маленькая рыбацкая
деревушка. Низенькие хижины теснились в жалкой тени нескольких чахлых пальм.
Полуголые мальчишки окружили иностранцев и принялись дружно выкрикивать:
— Мани, мани, мани!
Однако когда Маша три раза повторила имя Камаля, ребятишки
убежали и через несколько минут вернулись в сопровождении высокого,
длинноусого, загорелого до черноты араба в длинной белоснежной рубахе-халлабе и
клетчатом головном платке, который обычно называют «арафаткой».
Сначала Камаль держался настороженно, но, услышав имя Гвидо,
оттаял и согласился отвезти незнакомцев в Каир.
Он выкатил из-за глинобитной хижины вполне современный джип
и распахнул перед пассажирами его дверцы.
Едва джип отъехал от деревни, кончилась всякая
растительность и любое, даже отдаленное подобие дороги. Вперед, насколько
хватало глаз, протянулась бескрайняя песчаная пустыня. То же море, только куда
более бесплодное и суровое, чем то, которое путники бороздили минувшей ночью.
Камаль вовсю жал на газ и лихо крутил руль, объезжая высокие
барханы. Он во весь голос распевал какую-то восточную песню, в которой через
слово звучало с трудом переводимое на европейские языки, но и без перевода
понятное слово «хабиби». Джип подскакивал на неровностях почвы и приземлялся на
все четыре колеса.
В этой бешеной гонке по пустыне было что-то от ночного
полета на катере через море, от одного континента до другого. Та же
бесшабашность, то же презрение к опасности.
— Смотрите! — Камаль махнул рукой вправо, в
бескрайнюю пустыню. Маша проследила за его жестом и увидела на горизонте
огромное сверкающее озеро, по берегам которой покачивались верхушки стройных
пальм.
— Оазис? — спросила девушка.
— Мираж, — коротко ответил водитель.
Прошло еще полчаса, и слева на горизонте показалась узкая
сверкающая полоса. Маша приподнялась на сиденье и указала на нее Камалю:
— Мираж?
— Шоссе, — отозвался тот и круто вывернул руль
влево.
Джип стремительно пролетел последнюю песчаную перемычку и
вылетел на гладкое шоссе, пустынное в этот ранний утренний час.
Скорость сразу увеличилась.
Через час с одной стороны от дороги показались невысокие
тускло-коричневые горы, с другой — в монотонный пейзаж пустыни начали вклиниваться
полосы темной земли, расцвеченные зеленью пышной растительности. Прошло еще
около часа, и все пространство по сторонам шоссе зазеленело рощами, полями и
садами: машина приближалась к благодатной нильской долине с ее тяжелой,
плодородной землей, пять тысяч лет питающей многочисленное разноплеменное
население Египта. На шоссе появилось много машин — шустрых стареньких
легковушек и грузовичков окрестных крестьян и мелких торговцев, сверкающих
темным лаком «Мерседесов» обитателей загородных вилл. Приближались окрестности
Каира.
Шоссе плавно перетекло в оживленную городскую улицу. Справа
промелькнули стройный легкий минарет, купол мечети, облицованный голубой
глазурью, низкая темная ограда мусульманского кладбища. Вплотную к нему
примыкали полуразрушенные, кое-как подлатанные ржавой жестью и фанерой лачуги.
И сразу за ними — роскошная вилла с мраморным фронтоном, утопающая в прохладной
зелени сада.
«Каир — город контрастов!» — вспомнила Маша забытое
словосочетание. Вокруг нее действительно был самый настоящий город контрастов.
Слева между домами мелькнула тусклая зелень, и вдруг
показался во всей красе Нил — медлительный, широкий, могучий,
желтовато-зеленый, тысячелетие за тысячелетием несущий в море свои благодатные
воды. По его спокойной глади проносились маленькие юркие моторки и плоскодонные
парусные лодки, и он нес их с тем же безмятежным равнодушием, с каким за три
тысячи лет до того нес быстрые финикийские галеры и погребальные ладьи
фараонов. На другом берегу Нила виднелись современные небоскребы и ажурная
вышка телебашни, похожая на один из сотен каирских минаретов.
Вдали промелькнули знакомые по многочисленным альбомам и
рекламным плакатам силуэты мечети Султана Хасана и соседствующей с ней Аль
Рифаи.
Наконец машина выехала на широкую аллею, с двух сторон
обсаженную пальмами.
— Египетский музей, — объявил Камаль, припарковав
джип около высокой ограды.
Он получил свои деньги и тут же укатил прочь, не ответив на
слова прощания и не оглянувшись.
— Добро пожаловать в Каир! — вздохнул Старыгин и с
любопытством огляделся по сторонам.
— Что вы все время, вздыхаете? — не выдержала
Маша.
— По привычке. А что вы все время огрызаетесь? —
отбил мяч Дмитрий Алексеевич. И не нужно ко мне цепляться, я так же устал и
голоден, как вы.
Разумеется, он был прав, но Маша не стала извиняться за
грубость — обойдется.
— Мы напрасно теряем время на бесполезные
разговоры! — воскликнула она, оглядевшись по сторонам.
— Напротив, у нас еще больше часа до назначенного
срока. Насколько я помню, та дама в Риме говорила, что она передаст дневник в
половине третьего. Откровенно говоря, не думал, что мы успеем вовремя. Наши
друзья-контрабандисты побили все рекорды скорости.
— Мы пока еще ничего не сделали, — сказала Маша из
чистого упрямства.
На площади перед музеем роились толпы туристов. Слышался шум
и разноязыкий говор. Перед входом в музей вытянулась довольно длинная очередь.
— Постойте-ка! — Маша потянула своего спутника
чуть в сторону, где разложили свои товары торговцы различными сувенирами. Вы
что, так и собираетесь идти искать ту самую статую? Здесь мы слишком бросаемся
в глаза…
Она выбрала у маленького араба, похожего на жука, клетчатый
платок, так называемую «арафатку». Многие мужчины покупали ее, чтобы защититься
от палящего солнца.
— Держите! — Маша протянула Старыгину большие
темные очки, а себе вытащила из груды разноцветных материй бирюзовый
полупрозрачный платок, в какой арабские женщины заматываются, оставляя
открытыми лишь яркие глаза.
Араб откровенно загляделся на ее зеленые глаза, засмеялся и
тоненькой ручкой, и вправду похожей на жучиную лапку, указал на кожаную куртку.
— Он прав, — с неудовольствием сказал
Старыгин, — вряд ли вы в таком наряде сойдете за правоверную арабскую
женщину. Еще больше будете бросаться в глаза.
Маша схватила футболку с традиционным изображением
задумчивого верблюда и переоделась тут же возле лотков. В общей сутолоке никто
этого не заметил, кроме араба, тот же пришел в такой восторг, что едва не
повалился на спину, дергая ручками, отчего стал еще больше похож на жука.
— Выпейте воды, — холодно посоветовала Маша
Старыгину, — что-то вы побледнели.
