– Приехали, Анастасия Андреевна, -объявляет Лёха из охраны, – дальше пешком, чтобы внимание не привлекать. Все-таки деревня, тут слухи быстро разлетаются.
Он подает мне руку, я растерянно оборачиваюсь к Гридасу, но тот, отстукивая какой-то ритм пальцами по рулю, задумчиво смотрит прямо перед собой и, я понимаю, что сейчас для извинений не лучший момент.
Прикусив от досады губу, покидаю салон автомобиля, и иду следом за Лехой. Он ведет меня по проселочной дороге в кромешной темноте. Я то и дело спотыкаюсь об какие-то булыжники, проваливаюсь в колдобины и даже нарываюсь на коровью лепеху. Благо, она засохшая. Каждый мой вскрик сопровождается собачьим лаем. Иногда к нему присоединяется ржание лошадей и поросячье хрюканье. Вскоре на окраине деревни, на холме вижу дом с включенным светом и понимаю, что нам туда. Впрочем, подойдя ближе, узнаю его. Вспоминаю прошлое лето, и в груди начинает нестерпимо гореть.
Господи, какой наивной и беспечно-влюбленной я впорхнула в этот дом! Какие надежды у меня были, какие красивые, сладкие мечты и смешные до умиления страхи. Долгов тогда казался мне просто невероятным, идеальным мужчиной. Я так робела перед ним, так волновалась и боялась не соответствовать. А в итоге…
Если бы я только знала, что через год от той меня не останется ни следа, ни тени. Что я буду стоять одной, сплошной, кровоточащей раной перед этим домом и не знать, как мне жить дальше и ради чего. Если бы только…
Я горько усмехаюсь, понимая всю бессмысленность сослагательных наклонений. Я влюбилась в Долгова с первой встречи. Влюбилась намертво. И с каждым днем растворялась в этой любви все больше и больше, пока однажды не потеряла себя. У меня с самого начала не было ни единого шанса на спасение, сколько не повторяй теперь эти проклятые «если бы».
– Анастасия Андреевна, вы чего там застыли? – окликает меня Леха, замерев возле открытых ворот. Смахнув слезы, спешу к нему.
Под заливистый лай закрытой в будке собаки мы проходим в дом, где меня, как и год назад, встречает хмурым, каким-то мутным, набыченным взглядом Петр Михайлович. Это с ходу заставляет ощетиниться: застываю на пороге и вскидываю надменно подбородок, чтобы старик не думал, что может, как раньше, смутить меня своим негостеприимным видом.
– Ну, проходи, чего встала?! Комаров сейчас налетит, спать не дадут, – распоряжается он слегка заплетающимся языком, жестикулируя костлявой рукой. Однако, не успеваю я сделать и шагу, как меня останавливает окрик. – Куда пошла?! Разувайся, чай не в губернаторском дворце.
– Я вообще – то так и собиралась! – цежу сквозь зубы и наклоняюсь, чтобы развязать шнурки.
Где, интересно Серёжа? Долго я его отчима вряд ли вытерплю. Не то у меня состояние, совершенно не то.
– Угу, собиралась она, – бурчит меж тем старик, доводя следующей фразой до точки кипения. – А я вижу, ты совсем не промах: зубастая. А казалась-то такой зеленой…
Сказать, что меня бомбануло – не сказать ничего.
– Знаете что! – выпрямившись во весь рост, отбрасываю кроссовки. – Если вы такой моралист, тогда адресуйте свои умозаключения и презрительные взгляды пасынку. Это он, а не я, изменял жене и не скрывал свое бл*дство. Однако, вы только лицемерно вздыхали и качали головой, глядя на все это сквозь пальцы. А теперь что? Совесть проснулась? Так вот поздновато. И фырканья не по адресу. Хотите найти виноватого, начните с себя. В конце концов, вы тоже принимали участие в воспитании этого человека!
– Чего?! – задохнувшись от возмущения, покрывается Петр Михайлович красными пятнами. – Да ты кто вообще такая?
– Что тут у вас происходит? – очень вовремя появляется Долгов и, в момент оценив обстановку, переводит на отчима гневный взгляд.
– А вот то и происходит, – заволновавшись, но стараясь этого не показывать, ворчит дед. – Притащил хамку, а мне теперь терпи!
– Это я хамка? – вырывается у меня возмущенный возглас от этой несправедливости на грани фола. У Долгова тоже глаза лезут на лоб. – Да вы за собой смотрите! Если ведете себя, как невоспитанная деревенщина, то и получаете соответствующий ответ. Я не собираюсь выслушивать от каждого встречного, что он думает обо мне и моей жизни. Вы ни хрена о ней не знаете, чтобы судить и тыкать в меня пальцем. Даже, если ушлая, даже, если зубастая, даже, если трахалась с женатым и «увела» его из семьи, не ваше дело! Ясно?! НЕ ВАШЕ ГРЕБАННОЕ ДЕЛО!
С этими словами выскакиваю на улицу. Меня трясет, как припадочную. Задыхаясь и дрожа всем телом, бегу по дороге, пока в пятку не впивается что-то острое.
Охнув, едва не падаю, но Долгов не позволяет, вовремя подхватив.
– Маленькая…
–Никакая я тебе не «маленькая»! Выросла уже! – огрызнувшись, отталкиваю его и, в очередной раз оступившись, меня прорывает. – Господи, зачем я с тобой связалась. Ну, зачем?!
– Настюш, ты в одних носках, иди сюда, здесь много стекол, – пытается он перехватить меня, но я отталкиваю.
– Да отвяжись ты! Какие носки?! Какие, бл*дь, носки, я дышать не могу! Понимаешь ты это или нет? Носки какие-то! – кричу на всю улицу, срывая связки. Тут же цепной реакцией в каждом дворе начинают лаять собаки, а в домах загораться свет.
Долгов, поджав губы, втягивает с шумом воздух и напряженно оглядывается по сторонам.
– Насть, ты привлекаешь внимание, пойдем в дом, там поговорим.
– Да мне плевать! Я тебя тащиться за мной не просила. Угомони лучше своего родственничка! Меня достало, что каждый теперь считает своим долгом проехаться по мне и высказать, какая я тварь, раз посмела залезть в трусы к такому добропорядочному семья… а-а, – договорить не успеваю, Долгов, словно неандерталец, забрасывает меня к себе на плечо, как тряпичную куклу – головой вниз.
От столь резкой смены положения, у меня темнеет в глазах и, первые несколько минут я просто пытаюсь справиться с головокружением и сверкающими мушками. Когда мне это удается, мы уже в доме, а в следующее мгновение я лечу на мягкую, чисто-совковую, пружинную кровать. Меня подбрасывает, как на батуте. Дыхание перехватывает и на долю секунды, позабыв обо всем, я даже испытываю иррациональный восторг.
Теперь становится отчетливо понятно, почему люди от безысходности подсаживаются на наркоту разных видов. Я тоже сейчас готова отдать все, лишь бы на пару минут избавиться от этой тяжести, от этой бессмысленности, когда ничего не хочется и не можется. Поэтому вместо того, чтобы высказать все, что я думаю о Долговских методах затыкать рот, тихо прошу, прекрасно понимая, впрочем, что это обреченная на провал идея:
– Достань мне траву или какие-нибудь таблетки, или что-нибудь, мне без разницы!
– Что? – застыв в изножье кровати, меняется Долгов в лице. – Ты совсем еб*нулась?
– А что не видно? Ты не видишь, как мне плохо? Не видишь, что меня на части разрывает, я на стены лезу. У меня внутри какое-то месиво. Его, будто придавило. Оно кипит, бурлит и не находит выхода, а я не могу никак эту тяжесть скинуть, не могу все это выплеснуть. Мне плохо, мне так плохо… Неужели ты этого не понимаешь? – задрожав, захлебываюсь слезами.
