– Не надо так на меня смотреть. Думаешь, нарвешь сраный веник и напечешь оладушек, и я забуду, что ты со мной сделал?
Долгов сжимает челюсти так, что желваки на щеках начинают ходить ходуном. Я жду, что он взорвется, и даже хочу этого, но Сережа усмиряет своё «я».
– Нет, Насть, это не бартер, – тяжело вздохнув, качает он головой. – Просто хотел, чтобы тебе было как-то приятно что ли. Чтобы ты, возможно, вдохновилась и потянулась к природе. Начала рисовать, перестала замыкаться на том, что произошло и дала себе шанс двигаться дальше. Это ведь не значит простить меня. Да и не надо меня прощать. Просто живи. Живи и не думай, хорошо это или плохо порадоваться «сраному венику» от такого мудака, как я. Если тебе хочется, делай. А нет – ну, и х*й с ним, выкидывай! Самое главное, чтобы тебе от этого было нормально, чтобы ты не загонялась еще больше. Ответь самой себе: тебе нормально? Легче от того, что все это теперь в помойке?
Он смотрит на меня в упор, будто в самую душу, и я не могу сохранять poker face. Губы начинают дрожать, перед глазами все расплывается, а через секунду слезы текут по моим щекам.
– Так я и думал, Настюш, – резюмирует Серёжа с невеселой усмешкой и, нежно стирает влажную дорожку с моего лица, но для меня это уже слишком. Отшатнувшись, спешу на улицу. Правда, пробегаю всего пару метров. Поняв, что Долгов не пошел за мной, застываю посреди двора и не знаю, что делать дальше.
– Ты в порядке? – выглядывает Гридас из какой-то пристройки, похожей на сарай.
– Да, – киваю на автомате, но тут же понимаю, как глупо это звучит, учитывая, что я стою, как неприкаянная, с помойным ведром в руках. Заплакав, качаю головой и шепчу. – Нет, на самом деле, нет. Я не знаю, что мне делать…
– Так… давай, для начала выкинем это, – подходит Гридасик и аккуратно забирает у меня ведро.
Он отводит меня в беседку, а сам идет выбросить мусор. Вернувшись, ничего не говорит, просто сидит, курит и ждет, когда я выплакаюсь.
– Извини, – выдыхаю спустя какое-то время, неловко отводя взгляд и комкая в руках край футболки.
– Тебе не за что извиняться, – заверяет Гридас.
– Есть, – возражаю, судорожно вздохнув. – Нагрубила тебе. Обычно, я не веду себя, как зажратая, высокомерная сука, просто…
– Послушай, Настасья, – останавливает меня Гридасик легким касанием руки. Я удивленно вскидываю на него взгляд, он же, сдержанно улыбнувшись, продолжает. – Я уже взрослый мальчик. Все понимаю. И пожалуй, это мне стоит извиниться. Ты слишком много пережила для своего возраста, да, и для любого тоже. А каково это – когда тебя ломают, и ты абсолютно бессилен перед обстоятельствами, я знаю не понаслышке. Справиться с этим крайне сложно. Мотает из стороны в сторону, и ты, как бешеная собака, кусаешь даже самые ласковые руки. Но надо хотя бы пытаться выкарабкиваться, иначе пропадешь. Чем хороша тюрьма…
– Хороша? – вырывается у меня невольный смешок.
– Как ни странно, – улыбнувшись, пожимает плечами Гридас и продолжает. – Так вот в тюрьме очень хорошо видно человеческую природу без налета цивилизованности и всех этих масок, которые мы привыкли напяливать. В принципе там та же жизнь, что и здесь: те же проблемы и вопросы, просто в более примитивных проявлениях и формах. Многие к этому примитивизму не знают, как приспособиться и начинают так психологически гнать, что сгорают буквально за пару месяцев. Все летит по одному месту: зубы крошатся, вши лезут, чесотка начинается, тубик… Да что только не выползает! И не потому что условия плохие, просто человек себя изнутри подламывает, а когда очухивается, уже поздно – здоровье похерено, – бестолково просрана единственная валюта, которая никогда не обесценится. Поверь, все забывается и проходит, Настасья, и новые дети рождаются, как бы кощунственно это сейчас ни звучало для тебя, но это так. Однако, здоровье, как ни старайся, не вернешь, а оно тебе еще понадобиться, хотя бы для того, чтобы родить в будущем детей. Так почему ты сейчас жертвуешь их здоровьем ради скорби по тем, кого уже не вернешь?
Я не знала, что сказать. Более того, я была в шоке от того, как он вывернул ситуацию и загнал меня в угол.
– Наверное, я еще не доросла, чтобы мыслить настолько наперед, – все, что могу ответить, признавая его правоту.
– А никто не думает, поэтому иногда взгляд со стороны не бывает лишним. Я ни в коем случае не мню себя кем-то, кто познал дзен, но я через многое прошел, совершил кучу ошибок, в том числе и из-за вот такой яростной обиды. Конечно, у каждого свой путь и свои ошибки. Я не призываю тебя к прощению, принятию или пониманию. Я не адвокат Серёги и за многое его осуждаю, но ему, как и тебе, очень тяжело. Возможно, даже в каком-то смысле гораздо тяжелее, потому что ответственность была на нем и он с ней не справился. Я видел его, когда он рыдал, как мальчишка от бессилия. Поверь, это страшное зрелище, когда крутой мужик, привыкший вершить судьбы, падает с высоты своего Олимпа. Я раньше думал, что сильные не падают. Но на его примере понял, что падают все. Сильных отличает лишь то, что они могут собрать себя переломанного и снова подняться. Возможно, не на ту же высоту, но главное – на ноги. И он сейчас пытается сделать именно это, только зацепиться не за что…
– Ну, да, и по закону жанра опорой ему должна стать я, – перебив, не могу сдержать сарказм, но Гридас снова удивляет.
– Нет, не должна. Ничего ты ему не должна, да он и не ждет. Но чисто по – человечески… Не добивай. Дай ему хоть чуть-чуть выдохнуть. Лежачих не бьют, Настасья, а он в серьезном нокауте: все произошедшее с тобой, и полнейший крах всех планов хорошо ударили по нему. Теперь он нерукопожатный в своей премиальной тусовке. Элита беспощадна, она не прощает падений. Только выпал из обоймы, сразу становишься чужаком. Он теперь чужак, и ради того, что задумал, ему приходиться изворачиваться ужом, хотя еще недавно каждый перед ним стелился ковром и готов был оказать любую услугу. Теперь все не так. Но с этим он вполне способен справиться, а вот предательство сестры его очень сильно подкосило. У них была такая братски-сестринская связь, какую редко встретишь. Я знаю Серёгу с тринадцати лет, и уже тогда они с Зойкой были слаженной командой, стояли горой друг за друга. Сестра была для него самым близким человеком, ей он безоговорочно доверял во всех вопросах на протяжении всей жизни и, кого угодно мог заподозрить в предательстве, но только не ее. Без понятия, в какой момент что-то надломилось и пошло не так в их отношениях, но он до последнего не верил, что она способна ударить его в спину. Разойтись во мнениях, разбежаться, перестать общаться – да, но не крысить. Поэтому сейчас он проходит через очень жесткую переоценку своей жизни, и единственный якорь в ней – это ты. Как бы пафосно ни звучало, но ты – все, что у него осталось. Можешь, конечно, продолжать в том же духе и отыгрываться на нем за все, что он сделал, но будет ли легче – вот вопрос.
Гридас замолкает, а я не знаю, что сказать. Все это я и сама прекрасно понимала, просто не давала себе возможности, как следует обдумать. Сейчас же не то, чтобы на меня нисходит озарение, просто я чувствую, что, если продолжу в том же духе, то закончу в психушке.
