– Очень смешно, – выдохнув, с улыбкой закатываю глаза. Чувство, будто с груди упала огромная плита. В чем – в чем, а в своеобразном джентльменстве Долгову не откажешь.
– Ну, какие смешки, котенок, – приобняв, целует он меня в щеку, оставляя масляный след. – Наоборот, восхищаюсь твоим подходом. Пропорции и последовательность в высокой кухне, определенно, не пустой звук. Уверен, какой-нибудь Блюменталь сказал бы, что ты на верном пути. Но мы тут, Настюш, просто колхозаны, привыкшие жрать по-простецки: нам главное – чтоб побольше да посытнее, так что можешь смело замешивать любое хрючево, не ошибешься.
Я смеюсь, он же, подмигнув, перекладывает все в одну сковороду и перемешав, снова пробует. Закатывает глаза и опять так пошло стонет, что у меня по телу пробегает дрожь.
– Ну, ты уже переигрываешь, – покраснев, толкаю его в плечо.
– Неправда. Моя игра всегда на должном уровне.
– Ах, ты – свин!
Так, шутя и подкалывая друг друга, мы накрываем на стол в беседке. За обедом меня нахваливают с трех сторон, словно я не обычную картошку с грибами приготовила, а как минимум, «Веллингтон» по рецепту Гордона Рамзи. Умирая от смущения и радости, сижу красная, как рак, и сама не замечаю, как соглашаюсь взять на себя все заботы по кухне. Только, оказавшись наедине с выросшей в два раза горой посуды и все с тем же разгромом, что и час назад, осознаю на что подписалась.
Господи, да мне же теперь это до ночи разгребать!
Пожалуй, более наглядного примера, до чего могут довести мужики, сладко дуя в уши, сложно придумать.
– Вознесенская, ты – наивная дурочка! – резюмирую с тяжелым вздохом и принимаюсь за мытье посуды, в очередной раз мысленно кроя Долгова матом.
Перемыть весь этот кошмар в тазике и не рехнуться? Боже, дай мне сил!
Как ни странно, силы действительно откуда-то берутся. Я перемываю всю посуду, отмываю плиту, которую, судя по всему, не мыли уже очень давно, перебираю грибы, фасую их, а после принимаюсь за ягоду.
За окном уже темно, когда я заканчиваю и кое-как разгибаюсь после двух часов в согнутом над тазиком положении. Спина ноет, руки после земляники чисто рабочие: с черной окантовкой вокруг ногтей. Маму бы хватил удар, увидь она их. Как говорила ее любимая Коко Шанель: «руки – визитная карточка женщины». Что ж, моя более, чем наглядна и правдива.
К счастью, я слишком устала, чтобы дать волю напрашивающемуся сплину. Долгов прав, трудотерапия прекрасно очищает голову и избавляет от бессмысленных переживаний. С каждым следующим днем я убеждаюсь в этом все больше и больше.
Поначалу, конечно, Сереже приходиться меня подгонять и заставлять что-то делать, но потом я сама включаюсь в рабочий ритм. Во мне, будто какой-то сумасшедший моторчик заводиться, и я с головой окунаюсь в деревенскую жизнь.
За две недели я пропалываю Петру Михайловичу весь огород, убираюсь в каждом уголке дома, перемываю окна, перестирываю шторы и ковры, учусь варить борщ и печь шарлотку, перестаю бояться собирать по утрам яйца у кур и соты у пчел, загораю, вспоминаю, что такое аппетит и пробую секс везде, где только можно им заняться в деревне: в бане, в лесу, в реке, в поле, в сарае, в беседке, под звездами, под палящим солнцем, проливным дождем, на сене, на столе, на полу…
Мы трахались с Долговым так, словно каждый день последний. Стоило только нашим взглядам пересечься, как между нами, будто взрывался снаряд. Это было каким-то одержимым безумием, наркотиком, которого хочется снова и снова.
Леха замучился покупать Долгову презервативы, Петр Михайлович вообще переехал в летнюю кухню, чтобы не слышать нас ночью, Гридас с усмешкой качал головой каждое утро, но нам было плевать.
Я, конечно, смущалась, ловя косые взгляды, но стоило только Серёже меня коснуться, как забывала обо всем и отдавалась так, словно в этом мире есть только я и он.
После мы лежали, обнявшись, и бездумно смотрели в даль. Сережа курил и гладил меня по спине, я водила пальцем по его груди, вдыхала запах его кожи и позволяла себе любить. Я больше не думала ни о прошлом, ни о будущем, ни о том, насколько это все неправильно. Я вообще ни о чем не думала, просто не видела смысла. Все могло измениться в любую секунду.
Сейчас жизнь напоминала летаргический сон на пепелище того, что было. Мы с Сережей цеплялись друг за друга, пытаясь хоть что-то сохранить из нашего прошлого. Неопределенность и неизвестность, висящие над нами грозовыми тучами, сводили с ума.
Долгов не рассказывал, но я понимала, что его дела с заводом и сестрой продвигаются не так успешно, как ему хотелось бы. Я не лезла к нему в душу, мы вообще практически не говорили на какие-то серьезные темы. Ни он, ни я не нуждались в бессмысленных «все будет хорошо» и «ты справишься». Я просто ложилась, обнимала его и отдавала всю себя, а он любил меня так, что душа покидала тело, и в этом было больше поддержки, чем во всех не случившихся между нами разговорах. Пусть на десять минут, но нам становилось легче, мы справлялись с тревогой, сомнениями, и обуревающими нас демонами.
Однако, стоит все же признать, это был очередной бег от реальности. Да, он не был саморазрушительным и безусловно помог привести мое эмоционально – психическое состояние хоть в какую-то норму, но он не решал моих проблем и крутящихся в подсознании вопросов, он просто поставил их на паузу и отодвинул на самый задний план.
Я знала, что однажды неопределенность закончиться, вопросы всплывут на поверхность, и придется принимать какие-то решения. Но я не думала, что это произойдет вот так…
День был обычным. Как говорится, ничего не предвещало беды, только очередной сорокаградусный зной.
Я встаю в четыре утра, чтобы до жары успеть управиться с намеченными делами. Сегодня у меня по плану покраска веранды и оконных рам. Стоит только взять в руки кисть и окунуть в акриловую краску, как на меня нисходит озарение, и я понимаю, что до зуда хочу рисовать.
Поскорее закончив с делами, переодеваюсь в купленный мне Лехой купальник и, вооружившись карандашом, тетрадью и яблоками, спешу на пашню на другой стороне реки. Недавно там прошел сенокос и теперь умопомрачительно пахло свежескошенной травой. Собранное в тюки сено создавало очень колоритный антураж, но главное – там никого никогда не было.
Расположившись под одним из тюков, я попыталась передать на тетрадном листе невероятный простор и красоту летнего поля, но в черно – белом варианте – это, конечно, была провальная идея. Промаявшись так и сяк, раздраженно отбрасываю тетрадь и решаю просто позагорать. От сена исходит влажный жар. Разморенная, сама не замечаю, как засыпаю.
– Твою мать, Настька, вот ты где! – раздается, как мне кажется, спустя пару минут, голос Долгова. Однако, приоткрыв глаза, с удивлением обнаруживаю, что день близится к закату. Сережа стоит надо мной в лучах заходящего солнца в темно-синем поло от Ральфа Лорена, джинсовых шортах и классических «Уейфэрах» от Рей Бен. Лощеный, пахнущий деньгами, сексом и моими мечтами. Снова тот крутой, горячий мужик, в которого я влюбилась год назад.
