– А мы завтра улетаем из страны. Документы готовы, Настасья, начинается новая жизнь, – объявляет Гридас, не оставляя никаких сомнений, что ночью Долгов со мной окончательно попрощался.
Глава 5
«Как это страшно, что один единственный человек так много значит, так много в себе воплощает.»
К. Макколоу «Поющие в терновнике»
В п*зду! – с такой мыслью сажусь в подъехавший гелик и, закурив, без лишних раздумий даю Лехе знак ехать.
Откинувшись на спинку кожаного сидения, смотрю через панорамную крышу на светлеющее небо и тупо пускаю кольца дыма. После ночи нарезания кругов по комнате чувствую себя измочаленным. На душе погано и, чем дальше от дома Михалыча, тем поганей. Пожалуй, нужно было что-то сказать Настьке перед отъездом. Все-таки послезавтра ее уже не будет в стране, а я хер знает, когда разрулю ситуацию с заводом и следствием, но видеть эту паразитку после той х*йни, что она наговорила, нет никакого желания.
Я все понимаю. Знаю, что такой эмоционально–психический надлом не проходит по щелчку пальцев за две недели, и стопроцентно нужна профессиональная помощь, но все же я не ожидал получить на все мои попытки хоть как-то вернуть ей интерес к жизни херню в духе: «я тебя пожалела», «в моем будущем тебя нет».
Что сказать? Нокаут. Точнее – четкое попадание прямо по яйцам. Хочешь опустить мужика? Скажи, что ты его пожалела. Настьке-таки удалось стать в чем-то для меня первой. До нее я ни разу за сорок лет не сомневался в себе, как в мужике и своих силах. Всегда знал, что орёл и, что любая женщина, если захочу, будет моей. Просто потому что таков закон природы и общества: если ты – предприимчивый, харизматичный, с лидерскими качествами и ладной рожей, то ты обречен у баб на успех. И это действительно было так, что бы я ни делал и как себя ни вел. Я даже представить не мог, что однажды окажусь для женщины, которую люблю, тем, кому она будет давать из жалости, в утешение.
Чувствую себя теперь каким-то импотентом. И дело вовсе не в том, что задето мое мужское эго. Точнее, оно, конечно, задето, и злость клокочет где-то там на периферии, но в первых рядах – размазавшее меня, будто асфальтоукладчиком, унижение.
Словно на репите в ушах стоит Настькино: «я не хочу от тебя детей», «не хочу, чтобы меня с тобой что-то связывало» и еще куча подобных «не хочу» тогда, как я хотел с ней разделить абсолютно все, что может предложить эта жизнь.
Наверное, надо было поговорить утром на свежую голову, но я настолько за*бался, что у меня просто опустились руки. Когда раскатываешь себя персидским ковром перед кем-то, а об тебя, как об тряпку вытирают ноги, с разговорами пора заканчивать. Да и о чем теперь говорить?
Я всю ночь ждал, хоть и понимал всю бессмысленность этого, что Настька придет и скажет: «Сережа, я перенервничала, это все эмоции. Мне просто нужно время», но она, естественно, не пришла, ибо ни хрена это не эмоции. Она действительно не хочет и она действительно все эти две недели жалела меня.
Можно, конечно, воодушевиться. Говорят, раньше на Руси вместо «любить» говорили «жалеть», вот только жалей меня Настька в том древнерусском смысле, она хотя бы придержала свою правду до более спокойных дней. И нет, это не претензия. Я не ждал от нее после всего пережитого какого-то понимания или поддержки. Ей бы с собой разобраться, не говоря уж о том, чтобы быть моим источником силы.
Несмотря на небольшую оттепель в наших отношениях, я знал, что впереди еще куча нерешенных вопросов и красной нитью смерть ее матери и сестры. Но я все же верил, что со временем мы все решим и, что наш секс – это первый шаг к совместному будущему, что, невзирая на все сложности, Настька, как и я, его видит. В итоге же – «я тебя пожалела».
И что прикажите? Успокоится, дать время? Ну, допустим, но сколько еще? Год? Два? Когда эта девочка станет достаточно взрослой и обретет душевное равновесие, чтобы понять, чего она хочет от жизни и от кого детей?
Я не спорю, я тоже не прав, мне не следовало забываться и проявлять неосторожность. Сейчас действительно не самое подходящее время для ребенка. Настька только – только оправилась и безусловно не готова ни физически, ни морально стать матерью, обстановка шаткая, отношения неопределенные, да куча всяких препонов. Но с другой стороны, Настя такой человек, который сам шевелится и что-то делать ради себя не умеет. Ей всегда нужен кто-то, кто будет ее подталкивать, кто будет нуждаться в ней самой. Как ни парадоксально, но она способна позаботиться о себе, только заботясь о ком-то другом. Ей нужно нести за кого-то ответственность, знать, что она нужна, что у нее есть перед кем-то обязанности. Только так она смогла бы двигаться дальше, а не рефлексировать, уткнувшись взглядом в одну точку. Понимаю, что домысливать – рисковая идея, но раз уж так получилось…
Да, у меня просто, мать ее, так получилось! Я ведь тоже не железный. Меня дерут со всех сторон: Зойка, этот гамадрил линялый, правительство, Назарчуки и еще куча всяких шакалов по мелочи. Настька во всей этой х*еверти была моим единственным глотком свежего воздуха. Даже такая: истеричная, неадекватная, недовольная и отстраненная, она оставалась якорем в бушующем океане проблем. Я приезжал злой, разочарованный, выжатый до нитки, падал в ее объятия, и пусть на полчаса, но весь этот еб*чий, животный мир переставал существовать, а вместе с ним все проблемы, груз ответственности и сомнений, ибо у меня появлялись силы и вера, что все не зря. Мне этого было достаточно, чтобы тащить за двоих, чтобы бороться против всего мира. Я, как сопливый, наивный олух, даже думать не думал про бл*дский «секс без обязательств» и уж тем более, из жалости.
«Ты был таким раздавленным…» – снова звучит в голове ее неуклюжая попытка объясниться, а мне смешно до слез.
Нет, Настюш, я был согнутым пополам, но раздавила меня ты, когда отказалась не пить эти гребанные таблетки.
Знаю, есть вероятность, что она их еще не выпьет и что тысячу раз передумает, но сам факт! Х*евенько это, как ни крути, когда для тебя ребенок – всего лишь вопрос времени, а для твоей второй половины проблема. И да, я все понимаю: все Настькины страхи, все, что она пережила, но у меня сил не осталось. Мне их просто неоткуда черпать. Я не наступаю снова на те же грабли, что и весной: не бросаю ее на произвол, не забиваю х*й и не пытаюсь проучить. Все организовано, чтобы она жила самой прекрасной, беззаботной жизнью, которую себе только можно позволить, но быть ее мальчиком для битья я больше не вижу никакого смысла. Терапевтический эффект никакой. Поэтому в п*зду! Нужно сконцентрироваться на делах. Почва подготовлена, семена брошены, пора пожинать плоды.
С такими мыслями пересаживаюсь в вертолет и звоню зятю.
– Все готово?
– Да, – отвечает он сдержанно, и я понимаю, что Зойка где-то рядом.
– Вы уже на месте? – понижаю голос, чтобы она не услышала.
– Нет, но скоро будем.
– Она что – то подозревает?
– Не думаю.
