Я с улыбкой развожу руками, на что Гева, тяжело вздыхая, качает головой.
– Боже, ну, ты хоть немного выползай в реальную жизнь! Там ведь такой скандал был. Бедняга Шерил опозорилась по – полной, да к тому же осталась, можно сказать, без трусов. Муженек ее просто обобрал до нитки.
– А что случилось-то?
– Ой, там весело: в общем, он в прошлом году в аварию какую-то серьезную попал и где-то полгода лечился то ли в Швейцарии, то ли где… Шерил же в это время стала таскаться по всяким ток-шоу и строить из себя несчастную чуть ли не вдову. Конечно же, все ей сочувствовали, скорбели вместе с ней, и она довольно хорошо хайпанула на теме «больной муж». Ему это все дико не понравилось, у него же там какой-то хедж-фонд, ну и это все, вроде как, неблагоприятно сказалось на его работе. В итоге он подал на развод. И вот тут началось… Боже, сколько грязи лилось, пока они делили имущество! Вся эта свистопляска продолжалась, пока не вскрылось, что она ему безбожно изменяла, пока он лечился. О, по ней потом просто асфальтоукладчиком проехался канселлинг. Естественно, из капиталов мужа ей не досталось ни копейки, плюс она еще осталась ему должна. Суд присудил ей выплатить какие-то космические компенсации за моральный ущерб, клевету и еще кучу всего. В общем, девка попала по – полной, – заключает Гева со смешком и встает, чтобы поаплодировать дизайнеру и моделям в честь окончания шоу. За разговором и переживаниями я даже не заметила, как все прошло мимо меня.
– Да уж, связался мужик на свою голову, – резюмирую в свою очередь и, следуя примеру всего зала, тоже поднимаюсь.
– Ой, да брось его жалеть, – отмахивается Гева. – Там еще та акула. У него репутация абсолютно беспринципного типа. Поговаривают, что он на «одиннадцатом сентября» поднял около девяти миллиардов долларов. Пока вся Америка рыдала, он, сидя больной в Швейцарии, косил кэш на упавших в цене акциях авиакомпаний, отелей и всяких компаний перевозчиков. Конечно, сейчас этот слушок активно заминают. Он таскается по всяким благотворительным вечерам под ручку с какой-нибудь непременно супер – популярной бабой, чтобы народ видел и знал, что он – филантроп, меценат и просто душка. Все эти алчные лицемеры, конечно, делают вид, что верят, но каждый прекрасно понимает, что среди воротил фондового рынка душек и жертв не бывает, поэтому, моя дорогая, будь осторожна. Мужик, конечно, шикарный, но очень непростой, – недвусмысленно предупреждает Гева, пока мы гусиным строем продвигаемся в сторону выхода.
– И к чему это сейчас? Мне с ним детей не крестить, – возмутившись, делаю вид, что намек неуместен. И это действительно так, но у меня внутри что-то ворошкается, какое-то предчувствие.
– Ну, не знаю – не знаю, – будто читая мои мысли, насмешливо тянет Гевик. – Кажется, у мистера Акермана на этот счет другое мнение. Он не сводит с тебя глаз. Вот увидишь, на ужине подойдет знакомиться.
От такой перспективы внутри все сжимается, сердце на мгновение сбивается с ритма, и в то же время становиться не по себе. С одной стороны этот мужчина что-то во мне цепляет, а с другой – отталкивает, пугает на каком-то необъяснимом уровне, поэтому решаю не искушать судьбу и еду домой, а не на вечеринку. Однако, в голове то и дело крутятся Гевины слова:
– Малыш, инстинкт охотника еще никто не отменял. Так просто от такого мужика ты не отделаешься, если он положил на тебя глаз.
Глава 8
«Какова бы ни была утрата, какой бы ни обрушился удар, она встречает их, принимает все, что есть, и хранит в себе, и тем питает пламя, горящее внутри.»
К. Макколоу «Поющие в терновнике»
Несколько дней из-за Гевиных предупреждений я пребываю в состоянии нервного ожидания, но, к счастью, мистер Акерман ни коим образом не дает о себе знать. Видимо, для пробуждения «инстинкта охотника» требуется чуть больше, чем пара взглядов.
Вскоре дела и привычная суета вытесняют из моей головы всякие глупости. До выставки остаются считанные дни, почти все свободное время я провожу в галереи, принимая непосредственное участие во всех организационных вопросах. Домой приползаю еле живая, меня с трудом хватает на то, чтобы провести время с дочерью и хоть немного подготовиться к занятиям. Если бы не Витя, не представляю, как бы я справилась. Деньги Долгова безусловно облегчали жизнь, но вопрос был не в деньгах, а в доверии.
Я никому не доверяла, кроме Гридаса. Даже Геве не рассказывала половину из того, что со мной произошло. Для меня пустить кого – то в свой дом, к своему ребенку было диким стрессом. Я все еще до ужаса боялась отголосков прошлого, несмотря на то, что Елисеев вот уже полгода, как повесился в тюрьме. Не знаю, убили его или он сам, меня это не волновало. Я просто была рада, что больше не дышу с этой мразью одним воздухом. Однако, я прекрасно понимала, что у Долгова было куча врагов, поэтому не расслаблялась. Водителя и домработницу нанимала, скрипя сердцем, а уж поиск няни и вовсе превратился для меня в квест, который по окончанию поисков отнюдь не закончился, а стал гораздо сложнее.
Несмотря на то, что у Вити было все под контролем, я постоянно переживала: звонила по десять раз на дню, срывалась с занятий, а, если находилась дома, то словно тюремный надзиратель, следила за каждым шагом няни. Вот и сегодня, не обнаружив ее с малышкой по приезде домой, у меня начинается паника.
– Где Надя с Булочкой? – ворвавшись на кухню с глазами по пять копеек, обрушиваюсь я на Гридаса с Лаурой, мирно попивающих кофе и о чем-то тихо переговаривающихся. Лаура, смутившись, тут же встает из-за стола и протараторив, что ей уже пора, начинает собираться домой, Витя же, нахмурившись, сухо отзывается:
– Гуляют в парке.
– Так поздно? – еще больше завожусь я. Переполненная молоком грудь ноет и делает меня еще более нервной.
– У нас вообще – то весь день дождь, распогодилось совсем недавно.
– Ну, тогда бы и не ходили вовсе или можно было просто на заднем дворе пройтись, – ворчу, не зная то ли мне хвататься за молокоотсос, то ли за телефон, чтобы высказать свои претензии по адресу.
– Прекрати кипишь, они уже идут домой. Я звонил Надежде десять минут назад, у них все нормально, – предугадывая мои действия, пытается он остудить меня.
И я понимаю, что веду себя неадекватно, но ничего не могу поделать со своей паранойей. Вздохнув тяжело, беру молокоотсосы и иду наверх, чтобы переодеться и сцедить молоко, ибо еще чуть-чуть и оно польется. Все – таки совмещать грудное вскармливание с моим нынешним ритмом жизни – это та еще морока, но ради здоровья дочери, я готова и с молокоотсосами таскаться, и протекать на лекциях, как уже однажды со мной было, и мучиться из-за трещин на сосках, и, если понадобиться, отказаться от всяких выставок и универа.
Для меня материнство на первом месте. Я хочу, чтобы моя дочь росла с мыслью, что ее мама всегда, при любых обстоятельствах будет выбирать ее.
– Что, полегчало? – собирая в папку какие-то документы, шутливо осведомляется Гридас, когда я спускаюсь на кухню с двумя бутылочками молока.
