– Все – все, – торопливо отпускаю ее. – Давай, снимем шапочку. Ой, какие Надя тебе хвостики заплела! Какие красивые.
– Сасивые? – повторяет Булочка с кокетливой улыбкой своего папы, от которой у меня всегда внутри все переворачивается. Вот не зря говорят «бойтесь своих желаний». Хотела генофонд Долгова, наслаждайся, Анастасия Андреевна. С другой стороны – хоть что-то от него.
– Так, а это у нас что за сумочка? – сглотнув подступившие слезы, снимаю с малышки пушистую обновку с единорожком.
– Дать! – тут же возмущенно тянется за ней Сена.
– Сейчас я тебе отдам, давай только курточку снимем…
– Неть, дать, – качает она упрямо головой.
– Хорошо – хорошо, – сразу же иду на попятный, давно поняв, что лучше отвлечь ребенка и сделать по-своему, чем спорить. – Кто это тебе подарил? Надя?
– Неть, папа, – как гром среди ясного неба раздается ответ.
Я застываю и несколько долгих секунд немигающим взглядом смотрю на возящуюся с сумочкой дочь, а потом поворачиваюсь к Наде.
– Это папа Амелии дал, – спокойно поясняет она. – Сенушке так понравилась сумочка, что она никак не хотела отдавать ее и, мы решили не давить. Тем более, что Амелия ничуть не возражала и разрешила поиграть до завтра.
Меня после такого объяснения меня, конечно, отпускает, но все равно не могу сдержать раздражение и сквозь зубы цежу:
– Хорошо. Но, пожалуйста, больше не позволяй ей так делать. Она должна понимать, что не все в мире крутится вокруг ее «хочу».
– Конечно, больше такого не повторится, – улыбнувшись, заверяет Надя.
Что мне в ней нравится: она абсолютно неконфликтный, предупредительный человек, готовый выполнять свою работу так, как от нее того требует работодатель. Даже, если он такой замороченный и помешанный на контроле, как я.
Постепенно вечер входит в свою привычную колею: мы кушаем, играем, параллельно, пока малышка занята игрушками, я готовлюсь к занятиям, после идем купаться, читаем на ночь. Припав к моей груди, Сенушка быстро засыпает, я же, несмотря на усталость, еще долго любуюсь доченькой в мягком свете ночника, перебирая слегка вьющиеся волосики. Это ее «папа» разворошило мне всю душу. Быть матерью – одиночкой даже с деньгами не так-то просто, но куда деваться?
Следующий день начинается со звонка моего арт – дилера, подвергающего меня в шок.
– Ева, во сколько ты сегодня освободишься? – начинает он без предисловий. – Сможешь в шесть подъехать в галерею? Твои работы заинтересовали одного очень влиятельного человека. С недавних пор он считается довольно важным игроком на рынке современного искусства. Нам невероятно повезет, если он купит хотя бы одно полотно. Это и престиж, и деньги, и хорошая реклама среди богатой публики.
– А что, он не может прийти в день открытия выставки? – растерянно спрашиваю я, спеша на лекцию.
– Ева, люди такого уровня предпочитают предпросмотр, – снисходительно тянет Дэвид. – В принципе присутствие художника не обязательно, но зная твое отношение к серии «Девушка за стеклом», я подумал, что ты захочешь познакомиться с человеком, который возможно приобретет одну из работ. К тому же это повысит шансы на покупку.
– Да, конечно, я бы хотела, – соглашаюсь, все еще не в силах поверить, что кого-то могли заинтересовать мои работы при просмотре буклета.
– Тогда увидимся в шесть. Не опаздывай только, для таких людей, как он, каждая минута на счету.
Не дожидаясь моего ответа, Дэвид отключается, мне же хочется послать его вместе с этим важным клиентом к черту. Каждая минута у них, понимаешь ли, на счету. А у меня, как будто нет. Понятно, что покупатель всегда прав, но лизоблюдство Дэвида меня напрягает. Мне казалось, что в сфере искусства все как-то культурнее что ли, но, видимо, торгаши они и в Африке торгаши.
Весь день я ужасно волнуюсь, думая, как этот мужчина отреагирует на мои работы, что скажет, что в свою очередь говорить мне.
К галерее подъезжаю за десять минут до встречи, однако припаркованный неподалеку белый Maserati дает понять, что наш очень влиятельный клиент уже на месте.
Втягиваю судорожно воздух и иду в выставочный зал. Здесь приглушенный, направленный исключительно на картины свет, создающий атмосферу таинственности и тревоги. Я аккуратно ступаю, чтобы звук моих шагов не мешал стоящему возле полотна «Отчаяние» мужчине. Однако по мере приближения, внутри у меня все леденеет. В этой позе, в этом наклоне головы, в развороте широких плеч, упакованных в черный бомбер, есть что-то до дрожи знакомое.
Мое сердце начинает колотиться, как сумасшедшее. Ощущение, что вот сейчас мужчина обернется и…
– Добрый день! – растягивая гласные, как и все южане из Миссисипи, убивает мою надежду тот самый несостоявшейся охотник с показа Донны Каран.
Мы смотрим друг другу в глаза и, как и в прошлый раз, меня охватывает волнение, смешанное с разочарованием.
– Ари Акерман, – представляется мужчина, нарушая затянувшуюся паузу.
– Ева Волох. Рада знакомству, – сглотнув колючий ком в горле, пожимаю протянутую руку, едва касаясь горячей, широкой ладони, которая в следующее мгновение захватывает меня в крепкий, уверенный плен, отчего по телу пробегает озноб.
– Я тоже, – проезжается по моим натянутым нервам хриплый голос. Мы все еще держимся за руки и смотрим друг на друга, и это так странно, что я просто теряюсь.
– Эм… как вы узнали про выставку? – откашлявшись, высвобождаю руку и растягиваю губы в неловкой улыбке.
– Ваш друг распространил пару брошюр на афтепати Донны, я заинтересовался, тем более, что нам так и не удалось познакомиться.
– Вот как?! – хмыкаю и прямо спрашиваю. – То есть мое творчество – не более, чем повод для знакомства?
Акерман ухмыляется.
– А вы не любите ходить вокруг да около, верно?
Я неопределенно пожимаю плечами.
– Просто хочу знать, стоит ли распыляться сейчас и тратить время.
Он смеется. Искренне так, задорно, как и Сережа, что меня в очередной раз выбивает из колеи.
– А вариант два в одном вы не рассматриваете? – спрашивает он меж тем. Я усмехаюсь и, дивясь самой себе, своей откровенности, признаюсь:
– Увы, в совпадения давно не верю.
– А во что верите? – следует такой же откровенный вопрос.
– Думаю, если бы вы по-настоящему заинтересовались моим творчеством, поняли бы, – не столько уличаю его, сколько ухожу от ответа. И он это понимает, судя по притаившейся в глазах улыбке, но делает вид, что воспринял мои слова всерьез и мягко возражает:
– Вы ко мне несправедливы. Я здесь всего пять минут, но должен признать, фото в буклете не передают и половины той глубины, что есть в ваших работах. Это ведь автопортреты?
Он переводит взгляд с меня на картину и обратно, а я забываю, как дышать. От смущения мне хочется провалиться сквозь землю. Я действительно писала свои картины с себя. Моя паранойя не позволяла мне приглашать в дом посторонних людей, а мастерская вне дома создавала ряд неудобств. Я хотела, чтобы в любой момент у меня была возможность, как приступить к работе, так и уделить внимание ребенку, поэтому, поломав голову, пришла к выводу, что автопортреты – лучшее решение для моей идеи.
