За спиной раздается визг тормозящих шин. Я с ужасом оглядываюсь и вижу, как из машины выскакивают бритоголовые качки с пистолетами наперевес.
– Серёжа, там… там… – пытаюсь предупредить, но от панического ужаса не могу сложить буквы в слова. У Долгова вырывается что-то похожее на рык упрямого животного, пытающегося выжать из своих сил максимум.
Он ускоряется и на бешеной скорости залетает в лес, мчится между деревьями, кустами, не разбирая дороги. Ветки безжалостно хлещут по лицу, но я даже не замечаю. Все мои мысли и мольбы только о том, чтобы нас не догнали.
Однако Серёжа буквально через пару минут останавливается и бросается к какому-то холму. Сгрузив меня неподалеку, он начинает, словно сумасшедший рыскать вокруг, и уже в следующее мгновение победно улыбается. Откидывает кучу веток и пластов травы, за которым оказывается что-то похожее на деревянную створку.
– Это что, землянка? – спрашиваю, подходя ближе, когда он открывает эту своеобразную дверь, и перед нами открывается нечто похожее на низенькую комнату.
– Да, – кивает Долгов, быстро оглядывая ее. – Залазь. Судя по всему, здесь давно никто не живет.
Мне становиться жутко, но выбора нет. Правда, когда подползаю к входу, замираю и перевожу взгляд на Долгова.
– А ты? – спрашиваю, похолодев от догадки.
– Полезай. Я побегаю немного, надо их увести, – подталкивает он, подтверждая мои опасения.
– Ты с ума сошел?! – цепляюсь мертвой хваткой и истерично тараторю. – Нет. Не надо. Нас не найдут.
– Найдут, Настюш, это не сложно, – убирает он мою руку со своего предплечья и нажимает мне на плечи. – Давай, у нас мало времени.
– Но…– всхлипываю, продолжая лихорадочно держаться за него.
В это мгновение все отходит на второй план. И Глазастик, и мама, и прошедшая ночь, и все- все обиды, и непонимание. Остается только моя проклятая любовь, и страх за него, и я не могу отпустить. Просто не могу. Ибо знаю, что не переживу, если потеряю еще и его.
– Никаких "но"! – отрезает он, насильно заталкивая меня в землянку и, бросив следом телефон и пистолет, дает последние напутствия. – Что бы ни происходило, ты сидишь здесь и ждешь, когда этот телефон зазвонит. Поняла?
Я плачу, но киваю, он же продолжает.
– Если кто-то полезет – пристрелишь. Ни секунды не думай, просто стреляй в голову! Потом спрячься здесь неподалеку, чтобы был хороший обзор землянки и жди того, кто прибежит на выстрел. В него тоже стреляй. Поняла?
– Да, – смотрю на него сквозь пелену слез и отчаяния.
– Умница, – кивает он с вымученной улыбкой и тоже смотрит. Смотрит так, словно каждое слово дается ему через нестерпимую боль и муку. – Ничего не бойся. Даже, если со мной что-то случится, этот телефон все равно зазвонит, и у тебя все будет хорошо…
Он еще что-то обещает, а я не слышу, просто смотрю и задыхаюсь от понимания, что, возможно, вижу его в последний раз.
– Поняла? – уточняет он снова, я на автомате киваю. Он хочет что-то еще сказать, но усмехнувшись, будто самому себе, замолкает.
На несколько секунд повисает душащая, звенящая от кучи невысказанных слов тишина. Мы смотрим друг другу в глаза, в них столько всего… Боже, сколько же там всего! Оно клокочет в груди, рвется наружу, но как только подступает к горлу, застывает там колючим комом. И как ни стараешься, не можешь сказать ни единого гребанного слова.
– Анастасия Андреевна, – выдавливает все же Долгов через силу.
– Да… Сергей Эльдарович? – хриплю, подхватывая его тон.
Он тяжело сглатывает и шепчет с горькой ухмылкой:
– Твои ноги – самое ох*енное, что я видел в этой жизни.
Не знаю, чего я ждала, но уж точно не этого. У меня вырывается истеричный смешок, который тут же перерастает в рыдание, ибо дверка захлопывается, отрезая меня от внешнего мира, а главное от него – от мужчины, которого я должна бы ненавидеть, но продолжаю любить, любить вопреки всему.
Следующие часы я пребываю в таком нервном напряжении, что даже забываю о боли в животе. Каждый шорох подобен маленькой смерти, а уж когда где-то вдалеке начинают раздаваться выстрелы, со слезами оседаю на землю и вспоминаю все молитвы, которым нас учили в православном лагере. Я молюсь так неистово, что даже пропускаю момент, когда дверь в землянку открывается.
Подскочив, в последний момент вскидываю пистолет, но тут узнаю в косматом бородаче Гридаса и выдыхаю на секунду облегченно, чтобы в следующее мгновение в ужасе застыть, понимая, что это может значит.
– Спокойно! – предостерегающе вытягивает Гридасик руку. – Я от Серёги.
– Где он? – шепчу, забыв о том, что надо стрелять. Все мои мысли лишь о Долгове
– С ним все нормально, плечо немного зацепило, а так…
– Плечо? – пошатнувшись, едва не оседаю вновь.
– Да. Но там малёха, – заверяет он, косясь на пистолет в моих трясущихся руках.
– Я тебе не верю, – качаю головой и снимаю пистолет с предохранителя, сообразив, наконец, что и Гридас может быть предателем.
– Так. Тихо! Ти-хо! Я от Долгова! – пятится он назад, попутно доставая из штанов телефон. – Смотри, звоню ему.
Он трясет сотовым, как погремушкой и демонстративно нажимает на вызов.
– Нашел? – через пару гудков раздается из динамика любимый голос и, мои ноги все-таки подкашиваются. Упав на колени, меня начинает колотить, как припадочную. Все напряжение, страх и отчаяние прорывается наружу, и я захожусь в слезах.
Да что там?! Вою, как ненормальная, повторяя про себя, словно мантру: “живой, живой, живой.” От облегчения на меня такая слабость накатывает, что я едва сознание не теряю.
– Серёга, у нас тут срыв, – резюмирует Гридас, глядя на мою истерику.
– Да слышу. Ну-ка включи громкую связь.
– Уже, – опускается Гридасик на корточки возле меня и, забрав из моих ослабевших рук пистолет, вручает телефон.
– Настя, – зовет меня Долгов. – Настя, ты слышишь меня?
Мне требуется приложить немалые усилия, чтобы кое-как выдавить:
– д-Да.
– П*зда! – моментально приводит Сереженька в чувство. У меня аж рот от неожиданности открывается, Долгов же продолжает разнос. – Я тебе, что сказал делать? Я разве не русским языком говорил, чтобы ты сразу стреляла, как только кто-то войдет?
– д-Да, – оторопев от такого наезда, мямлю беспомощно, – но это же Гридасик…
– Да хоть Гридасик, хоть Херасик, хоть сам Господь – Боженька! Ты че такая трудная-то?
А вот это уже обидно, так как я отчетливо слышу “тупая” вместо “трудная”.
– В смысле трудная? А если бы я ему и правда голову прострелила?
– «Если бы»… – передразнивает он. – Если бы ты меня хоть раз! Один, гребанный раз послушала…
