Реституция
[]
— Реституция. В Западной Польше в каком-то виде реституция произошла после 1991 года?
— Нет, в Западной не могла произойти, потому что вся территория, которая пришла от Германии, она не попадает под этот закон. А реституция за рекой Буг происходила и происходит, и государство платит небольшую компенсацию за потерянные состояния, дома во Львове, польское государство платит. Немного, но платит. И за землю, которую потеряли люди. Но если кто-то получил в западной части Польши, уже не получают.
— А это касается только земель украинских или и литовских, и белорусских?
— И литовских, и белорусских. Это началось сразу после независимости, но там небольшой процент платят.
— Если Украина примет реституционное законодательство, поляки вернутся?
— Нет, я не могу себе этого представить.
— Потомки уже не настолько ностальгически настроены?
— Это вообще не реалистично. Если они в Польше не получили компенсации по реституции, ну некоторые — да, но большинство просто продали это. И те, кто получил от польского государства реституцию, уже не будут, не могут требовать во второй раз. Мне кажется, кто мог доказать, что он что-то потерял на востоке, он уже доказал это.
Жизненные ценности. Кино
[]
— Давайте поговорим о жизненных ценностях и об их воплощении в кино. Можно начать с того, что у меня складывается впечатление, что горячие чувства в современном кино не приняты.
— Это правильное замечание, полностью с этим согласен. Мне это очень печально, но так и есть. Это вообще часть такой для меня несчастливой философии, которая появилась в Европе. Она усиливается, корни этого в желании всех со всеми помирить. Но помирить не на основе правды, а на основе того, что будем обо всем молчать и ничего неприятного никому не скажем. Это после 1968 года появился такой подход: чтобы люди мирно жили между собой, надо обходить все трудные вопросы. Из этого ничего хорошего не выйдет. Мы, европейцы, не имеем отваги сказать, что наша культура и цивилизация выше других. Об этом не будем говорить. Но, конечно, мы чувствуем, что есть страны более развитые и менее развитые, и люди тоже могут быть больше развиты и меньше. Конечно, не нам об этом судить в метафизическом плане, но в практическом плане есть между нами разница — и между странами, и между гражданами. Об этом сегодня не принято говорить. И это огромная ошибка. Из этого возникает такой культ теплой воды — чтобы не было холодно: некоторым не надо говорить, что он плохой, а некоторым — что он хороший. Везде постмодернизм, все смешано. А это до какой-то степени правда, а в какой-то степени уже ложь. Люди поступают лучше или хуже, поступки человеческие бывают хорошими и плохими, и, конечно, хорошие тоже имеют какое-то несовершенство, и плохие, они тоже, может быть, не до конца плохие, но все-таки отличие между злом и добром существует. Когда есть напряжение между злом и добром, тогда есть напряжение, есть горячие чувства. А если их нет, тогда начинается теплая вода.
И еще сексуальная революция. Раньше люди огромную энергию вкладывали в то, чтобы реализовать свой половой успех. И это было очень ограничено обществом, нельзя было делать многих вещей, был страх, чтобы не появились потомки, которым придется отдать часть денег. И поэтому внебрачные дети и внебрачные связи были практически под запретом общества и костела.
С актером и театральным режиссером Олегом Табаковым, 2003 г.
Но это все рухнуло. Мещанское общество не допускало такие вещи по разным причинам, но прежде всего, знаете, если кто-то соблазнял жену своего друга или знакомого, его считали свиньей и не принимали в хорошем обществе. Потому что такого не надо делать. Это еще были остатки понятия о чести, и вот это, знаете, может быть один элемент, который для нашего разговора важен. Я заметил и думаю, что это правда, что на Востоке и на Западе есть огромная разница в отношении Крестовых походов. Они определили рыцарский этикет Запада. То, как мужчина относится к слабому, как относится к низшему, как относится к женщине, к детям. Что это значит — честь? И человек чести или без чести? Это все в Европе формировалось в течение Крестовых походов. В этом Восток не принимал участия, он был жертвой, если вспомнить Византию, — мы это признаем, как один из самых великих грехов Запада. И Папа Римский за это каялся, но мы до сих пор недостаточно покаялись.
— Но рыцарская честь не касалась отношения к неверным.
— Да. Но все-таки даже в отношении Сулеймана надо было сдержать слово, хотя это вопрос — можно ли врать врагу или нет. И решение Папы было — нет, тоже нельзя. Нельзя убивать беззащитных — это еще тогда формировалось. И это тоже важная часть нашей культуры, и это то, что не совсем понятно на Востоке. Я помню, когда я где-то студентам в России сказал, что лежачего бить нельзя, они сказали: а почему? Если лежит — удобно бить. Ну это просто память, чему учили нас родители с детства, чего делать нельзя.
И сейчас горячие чувства — это результат того, что есть помеха и есть огромное желание, и есть напряжение. И это напряжение — это вообще двигатель развития человечества. Люди для победы над женщиной сочиняли поэмы и добивались Нобелевских премий. А сейчас это отошло. Половая жизнь у молодежи очень простая, беспроблемная. И это не связано с чувствами. Это пошло в направлении чистой физиологии. Ну, а что осталось? Зачем большие чувства? Но что из произведений Шекспира устарело? «Ромео и Джульетта». Если Джульетта умерла, то разве нет других девушек? Какая разница, Джульетта или нет, будет другая. А для Ромео жизнь кончается в тот момент, больше уже ничего не будет. Наша культура отошла от драматического видения нашего существования. И об этом много раз высказывался Иоанн Павел II, он был привязан к этому романтическому образу жизни, в котором есть место для драматических решений. А если человек живет без таких решений, без такого напряжения — вся жизнь станет мелкой. И такое же сегодня наше кино. Там нет сильных страстей, нет сильных желаний. Все делаем так, чтобы было удобно, и люди так сходятся, расходятся, тот умер, тот родился — это все не важно. И метафизики нет, и тайны нет, и страсти нет.
— Получается, что сейчас снять фильм с острыми любовными страстями будет ненатурально?
— Натуральность — это не критерий. Мы смотрим на чувства, которые мы не разделяем, и учимся им в театре, в кино, в литературе. Но если молодой Вертер страдал, это значит, что нам это интересно то, что он переживал. И какие там были решения. А если это все отошло, значит, мы понизили уровень нашей культуры, и это плохо. Мне кажется, что это опасное движение, которое происходит сейчас на западе Европы, — эта волна национализма, волна такого узкого взгляда на жизнь, на мир. Такое чувство, что вернулись племенные чувства, которые, как мы с XIX века надеялись, уже умерли. Но это все наследство того, что появилась дыра в душах, у людей нет пространства для настоящих страстей, сильных желаний, сильных чувств.
