— Но мне кажется, что все страны должны выработать некий общий подход, иначе вот эта опасность, которая может быть, будет непреодолима для остальных.
— Да, я это знаю. И того, что Сингапур — это остров, не хватит, чтобы их изолировать. Но я знаю, что в Китае тоже есть, неофициально, менее ответственный подход, как будто там нет корней в культуре или философии, которая должна нас ограничивать, учить чему-то. Потому что планета, земной шар, может существовать без человека. А человек без этого шара не может существовать, мы в космос не полетим еще долго и не построим другого дома, если разрушим этот. Тем более если сами разрушим, это еще страшнее. А мы можем это сделать. Так что мы дошли до крайнего момента и, как ни странно, но если посмотреть на историю, то окажется, что часто в такие моменты, когда развитие человечества было очень быстрым, происходили всякие несчастья и природные катастрофы, которые могли замедлить этот процесс. Так было в XIX веке: могло бы пройти в два раза быстрее строительство железных дорог, если бы не случился голод в Ирландии, — неурожай картофеля из-за погодных условий. И так постоянно…
— Одна только Ирландия замедлила развитие всей Европы?
— Нет. Есть подозрение, что еще во времена наполеоновских войн случился голод по причине взрыва вулкана в Азии. Был год, когда зерно всюду не дозрело (я уже не помню, какой это был год). И это очень замедлило развитие общества. Мы об этом забываем. Раньше приходили эпидемии, которые невероятно замедляли развитие.
И мы сейчас тоже с таким ускорением пошли вперед, что я очень боюсь, что случится что-то, что нас может остановить.
— Болезни или война, войны тоже останавливали развитие.
— Конечно. Потом всегда снова начиналось ускорение, рождалось много детей. И еще одно может быть важно себе самому напомнить. Мы смотрим назад и видим варварство человечества и думаем: какое счастье, что мы уже не такие. А откуда нам знать, что мы на самом деле не такие? А как мы будем себя вести, когда придет мор или голод? Или случится какой-то природный катаклизм, например, взрыв вулкана? Может быть, Везувий уже дозрел, и весь год будет темно, не будет солнца, так уже бывало в истории. И будем ли мы тогда убивать друг друга за кусок хлеба? Отсюда возникает вопрос: какая у нас мораль, на что мы готовы, кто готов пожертвовать своей жизнью и кто готов подчиниться.
Все это — открытые вопросы, а мы в культуре занимаемся сейчас такими глупостями. Сегодня самая интересная проблема — это сексуальные открытия, которые не более свежи, чем в XVII–XVIII веках. Там уже все «либертены»
[116] французские открыли, и ничего нового нам сегодня никто не говорит. И мы забываем, что совсем другая подготовка нам необходима, если мы хотим готовиться к будущему.
— Украинский писатель Юрий Винничук написал в Фейсбуке о том, что он сторонник того, чтобы пенсионеров лишить избирательного права. Поскольку он сам пенсионер, то он один из тех, кто готов добровольно своим избирательным правом пожертвовать для того, чтобы другие пенсионеры не вмешивались в будущее страны.
— Знаете, это, конечно, смелая идея. А кто все-таки будет защищать права пенсионеров? Я боюсь, что молодые не так великодушны, что будут заботиться, и пенсионеры будут сразу умирать, ведь если бы освободить мир от пенсионеров, национальные бюджеты не знали бы проблем. Так что здесь тоже не все так просто. Но, с другой стороны, консерватизм пенсионеров очень часто может замедлить развитие. А может быть эта проверка нужна: тот пенсионер, который разбирается в политике, — пусть голосует, ну а если у него полный склероз?
— Или это тот пенсионер, который продолжает работать…
— Ну, если работает, то он не пенсионер еще, только старый человек. А если он на пенсии, тогда его внук имеет два голоса — это не справедливо. А склеротичный дед или бабушка доверяют внуку. Но, с другой стороны, тот, кто имеет внуков, может быть более развитым человеком, чем тот, кто их не имеет.
Религия и физика
[]
— Вернемся к теме о религии и физике.
— Я постоянно возвращаюсь к этому перелому, который происходит, о котором я хочу говорить. Это еще не модно, но я думаю, что это придет, так как после Коперника человечество 400 лет дозревало, чтобы понять, что на самом деле это не Земля в центре и не Солнце вращается вокруг Земли, а наоборот. Хотя сегодня мы видим, что это в какой-то степени тоже относительно. Но опоздание в распространении новых идей всегда было. И я чувствую, что новые идеи в физике еще для гуманитарного мозга чужие. А там, повторюсь, появилось много нового. Со времен Ньютона до Эйнштейна мы рассуждали в категориях детерминизма, физического детерминизма. И он переводился на историю, возникал исторический детерминизм. И Гегель из этого исходил. И все Просвещение было основано на таком строении мира, где все неизбежно, как в детерминизме. А сейчас оказалось, что новая физика так не считает. И Эйнштейн первый напоминал, что мы заново открыли тайну. Значит, мы признаем, что есть тайна. И началась заново эпоха пробабилизма. Это не против разума. Разум понимает, что есть вещи, которые зависят от случая. А кто стоит за случаем — это тайна, этого мы не поймем.
— К слову о том, что мы говорили о всемирном заговоре, об этих идеях…
— Да, это другая сторона вопроса. У нас сейчас доступ к информации расширился невероятно. Мы никогда не потребляли столько калорий, никогда в истории так долго не жили, не были так богато одеты, не имели столько квадратных метров для своего существования. Несмотря на всю нищету, на всю несправедливость развитого мира, мы так богато, как сейчас, не жили никогда. Это новость.
Но количество информации, которую мы получаем, это вообще уже на грани того, что человеческий мозг может принять. И это произошло за последние несколько десятков лет. Уже газета — это был перелом, а сейчас интернет — это уже такой перелом, что мы даже не знаем, сможет ли человеческий мозг все это переработать. Поэтому нам нужны инструменты, чтобы уметь отбирать нужную информацию. Мы таких инструментов себе пока не наработали. Я вижу молодых, они никак не могут понять, что важно, а что не важно, чем надо заниматься, а чем не надо. И я тогда вспоминаю свою бабушку, которая, сидя за столом, когда кто-то хотел открыть рот, сразу перебивала: а ты уверен, что нам надо знать, что ты скажешь? Если нет, то не говори, а если надо — скажи, но подумай, стоит ли нам знать то, что ты скажешь? И если, не дай бог, кто-то хотел сказать, что лук подешевел или подорожал — она говорила: это в кухне надо говорить, прошу за столом не морочить нам голову. Но бабушка имела какой-то свой инструмент селекции. Есть сюжеты, о которых стоит говорить и которыми нельзя заниматься. Жаль, но количество информации, которое на нас обрушивается, гигантское, и здесь мы рискуем вообще потеряться как человечество, как цивилизация, если не найдем средств селекции.
