Но насколько это героизм? Я скажу, небольшой, потому что деньги уже для меня такого большого значения не имели. Имели, конечно, но не настолько, тут надо сказать правду. Для престижа это тоже не было, известно, что картина о священнике большого проката иметь не будет. И для Шлёндорфа картина тоже не имела такого уж значения и по фестивалям не пошла, хотя она хорошая. Называется «Девятый день» (2004). Потому что этого священника выпустили, чтобы он поехал в Люксембург и там уговаривал католиков, чтобы они поддерживали Гитлера. Это историческая личность. Но я рассказываю об этом случае, как о том, где я сказал «нет», и до сих пор сомневаюсь, был ли я прав, насколько я считаю себя героем, а насколько я неразумно поступил. Хотя, думаю, что это было правильно, это не была моя великая мечта. А были картины, которые я очень хотел сделать, но они провалились, и это совсем другое. Но чтобы я жалел, что согласился сделать, чего не надо было делать, думаю, такой картины у меня нет. Такой картины, чтобы я ее прятал и говорил: забудьте, что я это сделал… Ну, удалось мне. Есть картины, которые мне не близки, но не могу сказать, чтобы я считал их позорными, так что могу их показать всегда и студентам.
— А расскажите еще о тех, от которых вы отказались или которые не получились.
— Которые не получились… Это другое. Те, которые я хотел делать… там большой список. И я до сих пор думаю, что, может быть, это были бы мои лучшие картины. В 80-е годы, когда я был за границей, что я мог делать? Знаете, современность была мне недоступна — я не могу рассказать французам о французах. Я приехал, поляк, я не ходил у них в школу, я не знаю их детских игрушек. Я могу найти себе место только в определенных темах, где я многое знаю. Ну, например, университет — это мой мир, там лаборатории. Я знаю, что во французской лаборатории могу компетентно рассказывать не хуже француза об их взаимоотношениях, потому что это закрытый мир. Дипломатия — это закрытый мир, я там мог двигаться. А из остального, что осталось, — это история. В истории мы все компетентны, потому что никто хорошо истории даже своей страны не знает. Я могу спокойно рассказать французам историю Наполеона, и я это делал. И они это приняли, не было никаких вопросов, что я, поляк, с какой-то странной точки зрения все увидел. Хотя это мой сценарий. Но он, конечно, основан на документах. Таких исторических сценариев я создал четыре или пять. И это все было с опозданием. Если бы я это делал в 70-е годы, я бы их не снял. А здесь два были уже в процессе подготовки, даже были проведены кинопробы. И вот в одном, мне кажется, в самом моем хорошем сценарии должен был играть главного героя Кристоф Вальц
[122], он уже раньше у меня снимался (у него сейчас два Оскара, и он звезда мирового класса). Эта картина сделала бы его звездой. Но там были немецкие деньги, мы уже ездили на отбор натуры в Мексике, Италии. Все уже было подготовлено, но где-то на заседании какого-то комитета сказали, что слишком дорого. Я еще что-то вырезал из сценария, чтобы спасти картину, но сказали: нет, подождем год-полтора, в итоге не сделали этой картины. А фильм — это была история лакея брата Франца Иосифа, Максимилиана, который потом был императором Мексики. Его такой злой советник, который был его лакеем, потом был его министром, был его другом и был его дьявольским голосом. И это аутентичная историческая личность. И об этой картине я очень жалею, могла быть очень хорошая картина. Потом у меня был заказ, и тоже мы далеко зашли, с картиной о шведской королеве Кристине
[123], которая была героиней голливудской картины с Гретой Гарбо.
С американским актером Кристофом Вальцем, 1991 г.
А я хотел еще о втором случае рассказать. Тогда Лена Олин, известная шведская, но голливудская актриса, звезда, должна была играть главную роль. Она снималась у Бергмана. Все это было так близко, но не удалось. Потом была третья, польская картина, где мне тоже не понятно совсем, почему мне люди у власти остановили съемки, к тому же там были международные деньги. Это была история о польской королеве, которые стала потом святой, но там не о том, что она была святая, там просто интересная история.
Это Ядвига Анжуйская, жена Ягайло
[124]. Она пожертвовала своей любовью, чтобы создать Речь Посполитую двух народов. И это для меня просто интересная история. Жаль, что не снял этой картины.
— Это все ваши сценарии?
— Это мои сценарии, все изданы. Еще четвертый был, там действие происходит на Родосе, тоже очень интересный сюжет — падение последнего королевства, последней западной державы на Востоке, и это конец Крестовых походов. Там тоже для меня была очень интересная история. Это все основано на реальных исторических исследованиях. Так что я с радостью много времени просидел в разных библиотеках, но все эти четыре картины оказались не снятыми.
— А Наполеон — это тоже ваш сценарий?
— Сценарий мой, с коллегой мы это сделали, для французского телевидения, и это было снято. Он называется «Наполеон и мадам Валевская»
[125], это его любовница. Это, конечно, серьезная картина, но это для телевидения. Они сделали такую антологию. Сюжет для вас интересен, я думаю. Сюжет о том, в какой степени Наполеон создал национальное сознание Европы. До Наполеона нации как таковые не существовали. Люди не чувствовали себя частью нации, они чувствовали себя подданными короля.
— Плюс религия.
— Конечно, но это было на другом пространстве. А политически это было так: я у такого короля, у меня такой хозяин. А национальность появилась только после наполеоновских войн. И эта антология очень амбициозная, но прошла мирно, в Корее я видел, как ее показывали. Там серьезно к этому подошли и показывали, как англичане почувствовали себя англичанами или больше британцами после Наполеона. Как в Испании это произошло, что война с французами разбудила в этой империи чувство: а кто мы, испанцы? Как Италия проснулась — раньше Италия не чувствовала себя Италией, все провинции имели свою идентичность.
— Это разные режиссеры снимали?
