Как и положено настоящему революционеру, Владимир Ульянов, а это подлинная фамилия Ленина, позаботился о псевдониме. В его дореволюционной жизни их было несколько. О появлении последнего, прочно и навсегда вошедшего во всемирную историю, существует несколько предположений. Все они легендарного или уж, во всяком случае, полулегендарного происхождения.
По одной версии, он взял псевдоним по имени хористки Мариинского театра — некой Лены, к которой будто бы был неравнодушен. По другой, фамилия Ленин появилась после известного расстрела царскими войсками забастовщиков на Ленских золотых приисках в 1912 году. Тогда убили и ранили более пятисот человек. Владимир Ульянов будто бы был потрясён этими событиями, узнав о них из очерка В. Г. Короленко. Тогда-то впервые и возникла у него идея увековечить память о чудовищном преступлении царизма в своём псевдониме.
Согласно третьей легенде, знаменитый псевдоним появился по другим, ещё более интригующим обстоятельствам.
Вместе с Надеждой Константиновной Крупской в одной из народных школ преподавала выпускница Бестужевских курсов некая Ольга Николаевна Ленина, к которой Владимир Ильич питал тайную привязанность. В память об этих, не известных даже самой Ольге Николаевне чувствах, Владимир Ильич и присвоил себе её красивую фамилию. Правда, у этого легендарного древа есть и официальная ветвь. Один из братьев Ольги Николаевны принимал участие в подготовке нелегальной поездки Владимира Ильича за границу. Он будто бы и предложил изготовить конспиративный паспорт для выезда из России на имя своего отца, Николая Егоровича Ленина, в то время неизлечимо больного и находившегося чуть ли не при смерти человека. Паспорт на имя Ленина сделали, и с тех пор со своей новой фамилией Владимир Ильич уже не расставался.
Своим псевдонимом Ленин гордился. Фольклор утверждает, что он не раз говаривал: «В партии только три настоящих коммуниста: Ульянов, Ленин и я». Такие же ассоциации вождь Октябрьской революции вызывал и у своих верных последователях. Городской фольклор и им не отказал в своём внимании: «Мы говорим Ленин, подразумеваем партия, мы говорим партия, подразумеваем Ленин. И вот уже пятьдесят лет говорим одно, а подразумеваем другое».
Но если с ленинским псевдонимом было хоть что-то понятно, то национальность вождя всемирного пролетариата стояла костью в горле большевиков. Примириться с тем, что его кровь являла собой гремучую смесь, включавшую в себя кровь нескольких национальностей, в том числе калмыцкую, чувашскую, немецкую, шведскую, советские интернационалисты просто не могли. А уж говорить о капле еврейской крови в его жилах вообще запрещалось. По стране ходили легенды о жертвах собственной любознательности — людях, которые позволили себе не только изучение, но и обнародование результатов исследований генеалогии Ленина. Говорили, что за это серьёзно поплатилась Мариэтта Шагинян во время работы над художественной биографией вождя. Если верить фольклору, писательница была так потрясена своим открытием, что написала личное письмо Брежневу. Леонид Ильич прочитал письмо и решил ознакомить с его содержанием свой близкий круг. Говорят, Суслов «три дня лежал с давлением и требовал расстрелять Шагинян за клевету». Брежнев не знал, как поступить. Он вызвал писательницу к себе и «в обмен на молчание предложил ей квартиру и премию за книгу».
Чем закончилась эта история, мы не знаем, но джинн, что называется, был выпущен из бутылки. Появились анекдоты. Встречается на том свете Карл Маркс с Лениным. «Вы какой национальности, Владимир Ильич?» — «Я русский». — «Да, да, конечно. А я немецкий». Это на том свете. А на этом свете, в ГУЛАГе, по воспоминаниям заключённых, у Ленина появилось прозвище «Калмык».
Знал бы Карл Маркс, что сон разума может породить и не таких чудовищ. В 1920-х годах в Югославии вышла книга некоего Г. Бостунича «Масонство и русская революция. Правда мистическая и правда реальная». В книге откровенно антисемитского содержания утверждалось, что на самом деле было два Ленина. Одного из них, сына каторжника, усыновил Илья Николаевич Ульянов. Он вырос и стал агентом сразу двух охранок — русской и прусской. И когда неожиданно умер в Берлине в 1912 году, то его заменили другим агентом, необыкновенно на него похожим. Понятно, что все они были евреи.
О характере Ленина сказано так много и хорошего, и плохого, что, кажется, на этом поле делать уже нечего. Впрочем, есть любопытная легенда, затрагивающая истоки его непримиримости и даже жестокости по отношению ко всему, что не касается главного дела его жизни — революции. Вслушаемся повнимательнее в эту легенду. Она поучительна. Мать Надежды Константиновны Крупской умерла, когда они, все втроём, жили в Швейцарии. Однажды Крупская, смертельно уставшая от бессонных ночей у постели больной матери, попросила Ленина, что-то писавшего тут же за столом, разбудить её, если матери потребуется помощь. И ушла спать. На следующее утро, проснувшись, она, к ужасу своему, увидела, что мать уже умерла, а Ленин всё ещё продолжал работать. Надежда Константиновна потребовала объяснений. И услышала в ответ: «Ты просила тебя разбудить, если матери потребуется помощь. Она умерла. Твоя помощь ей не нужна».
Правда, если верить одному анекдоту, к своей матери он относился иначе. В разговоре с английским фантастом Гербертом Уэллсом он искренне сокрушался, что мать всего один год не дожила до революции. «Уж лучше бы я не дожил», — слезливо говорил он. Уэллс с ним соглашался. По смыслу это очень близко к другому анекдоту. «Я Ленина живым видел». — «А я — в гробу».
Обыгрывание фольклором тех или иных черт ленинского характера стало традиционным. Сидит Ленин со стаканом чая и откусывает кусок сахара. Входит Дзержинский. «А почему вы пьёте вприкуску, Владимир Ильич?» — «Так ведь не растворяется больше». Может быть, это просто обыкновенная человеческая слабость — любить сладкое. Говорят, он и фрукты любил. Сохранилась легенда, что даже в самое голодное для страны время из Елисеевского магазина ему ежедневно посылали свежих фруктов «аж на 250 рублей».
Тема голода после революции оказалась настолько актуальной, что фольклор не однажды к ней обращался в анекдотах, причем чаще всего героем таких анекдотов становился Ленин. Вот только несколько.
У кабинета Ленина в Смольном стоит человек с ружьём. Подходит Ленин: «Здравствуйте. Какие проблемы?» — «Да вот, Владимир Ильич, четвёртые сутки стою не жрамши». — «В таком случае спать… спать… спать…»
Пришли из Костромы ходоки к Ленину и говорят: «Голодаем. Едим овёс. Скоро ржать начнём». — «Мы с Наденькой вчера полбанки мёда съели, а ведь не жужжим».
Ленин беседует с ходоком. «Вы бедняк?» — «Вроде не совсем, при лошади». — «Середняк?» — «Да кто его знает, дети сыты и обуты. Да признаться, две лошади у меня». — «Стало быть, кулак. Феликс Эдмундович, расстреляйте, пожалуйста». — «Владимир Ильич, время обеденное. После обеда расстреляем». — «Нет, непременно до. А его обед отдайте детям».
Дзержинский докладывает Ленину: «Товарищ Ленин, ходоки самогон принесли». — «Всё в детские дома, вы же знаете, я не пью».
Впрочем, такие ленинские «доброта и щедрость» распространялись исключительно на простой народ. К политическим противникам и буржуазии Ленин относился иначе. Буржуазия в его словарном запасе была синонимом врагов, и это нашло отражение в городской фразеологии: «Смотреть, как Ленин на буржуазию». Так же он относился и к своим оппонентам. Дзержинский докладывает: «Владимир Ильич, задержали вагон с презервативами». — «Прекрасно, батенька, отдайте меньшевикам, чтобы не размножались».
