Некая районная типография отпечатала тираж официальных повесток о вызове допризывников в военкоматы, и вместо слов «указанные лица» по чьей-то оплошности в них было написано «укаканные лица».
В ленинградской газете «Спартак» в отчёте о соревнованиях, в предложении «Мелкий тоскливый дождь сеял над зеркальным прудом стадиона» вместо слова «дождь» было напечатано «вождь».
В плане семинара по работам Ленина по недосмотру редактора при сокращении допущена «грубейшая ошибка». Вместо «Ленин. Материализм и эмпириокритицизм» напечатали «Ленин. Мат и эмп».
В одной из газет вместо «Ленин охотился в Брянском лесу» напечатали «Ленин окотился в Брянском лесу».
В передовой статье журнала «Звезда» была фраза: «Удар, нанесённый немцам и под Ленинградом, является радостным событием». При наборе литера «и» близко подскочила к слову «немцам», отчего фраза приобрела обратный смысл: «Удар, нанесённый немцами» якобы стал «радостным событием».
Понятно, что всё это, как утверждали неусыпные представители органов НКВД, делалось намеренно и «с определённым смыслом — грубо извратить смысл в контрреволюционном духе». Надо ли говорить, как складывалась судьба «виновников» подобных опечаток? Их жизнь в состоянии постоянного страха была незавидной. Дмитрий Сергеевич Лихачёв вспоминает о главном редакторе академического издательства, который, в ужасе перед возможными последствиями, «в своё время, в качестве цензора не пропустил книгу „Петрография“ предложив назвать её „Ленинография“». В тех же воспоминаниях Дмитрий Сергеевич пишет о кресле главного редактора издательства Академии наук, которое сотрудники издательства называли «Гильотиной», так как его хозяев одного за другим арестовывали по обвинению в сфабрикованных преступлениях.
Память о репрессиях в Ленинграде настолько жива, что всякие изменения в политическом строе страны вызывают чувство смутного страха и недоверия. При всеобщем одобрении политики демократизации общества в конце 1980-х годов можно было услышать и нотки определённого сомнения: «Был Берия, стала мэрия». Ассоциации с мрачным именем всесильного и беспощадного начальника сталинской полиции не покидают петербуржцев до сих пор. О нём рассказывают самые невероятные небылицы, вплоть до московских легенд о том, что в кремлёвском кабинете Лаврентия Павловича в специальных шкафах стояли «заспиртованные головы царя и членов его семьи в качестве символов окончательной победы коммунизма». Вряд ли нормальные ленинградцы в эти фантастические вымыслы верили, но то, что символы его мрачной деятельности до сих пор преследуют и поражают, можно не сомневаться.
5
Одним из самых страшных символов эпохи Большого террора в Ленинграде стал Большой дом — комплекс административных зданий, построенных на месте сожжённого в феврале 1917 года восставшим народом и затем разрушенного одного из государственных институтов свергнутой монархии — Окружного суда на Литейном проспекте. За несколько дней до этого по Петрограду пронёсся слух, что некая дама видела во сне Окружной суд, охваченный пламенем.
Большой дом на Литейном проспекте
Развалины суда долгое время так и стояли, напоминая о разрушительном красном пламени революции. Рядом с Окружным судом на Литейном проспекте располагался Сергиевский всей артиллерии собор, возведённый в конце XVIII века в память об одном из самых почитаемых православных святых преподобном Сергии Радонежском. В народе её называли «Артиллерийской». После революции её закрыли, а в начале 1930-х годов — взорвали. В 1931–1932 годах на месте этих двух зданий вдоль Литейного проспекта, в квартале между Шпалерной и Сергиевской улицами, построили два административных здания: № 4 — по проекту архитекторов А. И. Гегелло, Н. А. Троцкого и А. А. Оля и № 6, спроектированное зодчим И. Ф. Безпаловым. Решённые в монументальных формах конструктивизма, выходящие сразу на три транспортные магистрали, они заняли ведущее положение в окружающей городской среде и давно стали заметными архитектурными доминантами всего Литейного проспекта.
Дом предварительного заключения на Шпалерной улице
Оба дома, объединённые общими переходами и коридорами, были также соединены ещё с одним зданием — старинной царской тюрьмой, расположенной на участке № 25 по Шпалерной улице. В своё время тюрьма была хорошо известна петербуржцам как ДПЗ — Дом предварительного заключения, или «Шпалерка», — знаменитая внутренняя тюрьма, «Глухарь» на языке заключённых. Из школьных учебников известно, что в ней сидел ещё сам Владимир Ильич Ленин. Здесь, по местным преданиям, он неоднократно «ел чернильницу, изготовленную из хлеба, и запивал чернилами из молока». Вход в тюрьму располагался с Захарьевской улицы, в советское время, по иронии судьбы, переименованной в улицу Каляева, одного из известнейших в дореволюционной России террористов. Ленинградцы, не понаслышке знакомые с методами советского сыска, тюрьму называли «Каляевский приёмник».
В мрачном фольклоре советского периода истории тюрьмы её аббревиатура ДПЗ хорошо известна расшифровкой «Домой Пойти Забудь» и пресловутыми «Шпалерными тройками» — внесудебными органами из трёх человек, назначенными от органов безопасности и ВКП(б). Через эти пресловутые тройки прошли десятки тысяч расстрелянных и замученных в советских тюрьмах и лагерях людей. О «Шпалерке» пели песни, слова которых до сих пор с содроганием вспоминают пережившие ужасы заключения питерцы:
Шпалерка, Шпалерка,
Железная дверка…
Поэтическое творчество мало чем отличалось от песенного. Темы были столь же болезненными и тягостными:
На улице Шпалерной
Стоит высокий дом.
Войдёшь туда ребёнком,
А выйдешь стариком.
Литейный, четыре,
Четвёртый подъезд.
Здесь много хороших
Посадочных мест.
Внутренний коридорчик между тюрьмой и административным зданием известен как «Таиров переулок». Он имел такую же причудливо изогнутую форму, как и подлинный, что находится вблизи Сенной площади, в советское время переименованный в переулок Бринько. Но не только поэтому тюремный коридор в народе получил такое прозвище. Может быть, ещё и в память о том, что в 1895 году в доме № 6 по Таирову переулку жил Ленин.
Здесь, в этом знаменитом коридорчике, заключённые, ведомые из камер на допросы и обратно, могли случайно встретиться друг с другом. Переход из одного здания в другое среди арестантов назывался ещё и «Мостиком вздохов». Согласно тюремным правилам, при встрече двух арестантов одного из них останавливали и поворачивали лицом к стене. Лёгкий, едва уловимый вздох был единственным способом отметить своё присутствие и обратить на себя внимание собрата по несчастью. Этим приёмом широко пользовались. О нём хорошо помнят многие петербуржцы. (Тут напрашивается аналогия с венецианским мостом Вздохов, который соединял здания суда и тюрьмы.)
