А еще на кладбище было очень тихо. Пожалуй, выражение «могильная тишина» появилось не просто так. Летом, возможно, шелестели бы деревья, но сейчас ничто не нарушало эту потустороннюю тишину. Даже ворон, вечных спутников человеческого горя, не было слышно. Как не было слышно шагов или разговоров. Кладбище сильно заросло, а потому Саша не видел, есть ли где-то кто-то живой, и брел по плохо расчищенным дорожкам по наитию. Несколько раз заблудился, прежде чем вышел к небольшому покосившемуся сарайчику. В сарайчике была чуть приоткрыта дверь, а изнутри доносились глухие удары, наконец говорившие, что на погосте есть еще кто-то живой.
Саша постучал по деревянной стене и заглянул внутрь.
— Добрейший вечерочек! — с глуповатой улыбкой поздоровался он.
Обитатель сарая — щуплый мужичонка неопределенного возраста, одетый в старую дутую куртку, широкие джинсы и сапоги почти до колена, посмотрел на него. Посмотрел недовольно, поскольку Саша оторвал его от дела: тот чинил старую лопату, прибивал длинным гвоздем к ней новый черенок. Во взгляде мужичка читалось, что лопата для него гораздо важнее незваного гостя.
— Чего тебе? — хмуро спросил он, снова вернувшись к делу. Не стоил Саша потраченных минут, нечего на него отвлекаться.
— Да вот, на огонек заглянул, — продолжал улыбаться Саша, без спросу проходя внутрь. Мужичок снова бросил на него недовольный взгляд, но гнать не стал. В сарае горели дрова в печке-буржуйке, и от нее было так тепло, что уходить не хотелось. — Я тут новенький, только недавно приехал, никого не знаю, а тут смотрю: дверь открыта, теплом пахнет. Дай, думаю, зайду.
Саша чуть повел плечами, заставив звякнуть в рюкзаке бутылки. Подействовало. Мужичок тяжело сглотнул слюну и опять посмотрел на него. С интересом теперь посмотрел, уже без заметного недовольства.
— Откуда приехал? — спросил он. Постарался все еще угрюмо, но в голосе уже слышалось потепление.
— Из Новосибирска я, — Саша снял с плеч рюкзак, поставил на землю, снова звякнув бутылками.
— Далеко забрался.
— Далеко. Зимой в Новосибе холодно, без теплой квартиры выжить тяжело. Вот на юга и рванул. Погреюсь тут у вас и дальше пойду, если вы не против.
Саша расстегнул рюкзак, и мужичок сглотнул еще раз.
— Грейся, чего уж, — разрешил он, разглядев горлышко бутылки.
Мужичка звали Яковом Спиридоновичем, которого все называли просто Спиридонычем. Разрешил он так звать себя и Саше. Трудился на кладбище сторожем, заодно и работы кое-какие проводил: где деревья особо разросшиеся вырубить, где дорожки подмести, летом траву покосить, осенью листья убрать. Жил здесь же, в сторожке. Оказалось, что за неприметной дверью есть еще одно крохотное помещение, где стоит раскладушка.
Пока Саша вытаскивал из рюкзака нехитрую снедь и одну из трех бутылок коньяка, Спиридоныч споро перевернул вверх дном ящик, соорудив стол, принес для гостя табуретку, сам расположился на втором ящике. Нашлись у него в загашнике банка соленых огурцов и чуть заплесневелый хлеб, дополнившие стол, и «вечер перестал быть томным».
О себе Спиридоныч рассказывал мало, зато с удовольствием расспрашивал гостя, а Саша заливал ему в уши придуманную легенду о том, что его жена как липку ободрала, выставила за дверь голого и босого, а потом еще и ментов натравила. Мент у нее в полюбовниках ходил, вот его, Сашу, никто в отделении слушать и не захотел, велели убираться подальше и не претендовать на квартиру честной женщины. А квартира, между прочим, ему от бабушки досталась. Натолкнула его на эту легенду Айнура, а Спиридоныч поверил безоговорочно. Сокрушался только, что Саша такой молодой, а вот уже два года как бродяжничает. Но и возраст его особо не смутил. Видел на своем веку и более молодых бродяг, некоторые с детства бегают. Да Саша и сам таких видал, сколько раз заявления о пропаже принимал, помогал найти беглецов. Порой и семья с виду приличная, а ребенок бегает. Но во всех случаях есть причины, не бывает детей, которые убегают просто так. Саша это точно знал.
Саша щедро подливал коньяк Спиридонычу, сам пил мало, больше делал вид. А тот совсем захмелел, разговорился. Так и вышел разговор на местных бомжей, среди которых обитал и Серегин. Спиридоныч всех знал, порой выпивали вместе. Летом пускал их в летний душ ополоснуться, зимой подогревал в буржуйке воду, давал умыться. Себя считал чуточку лучше, все-таки и жилье какое-никакое, и работа у него были.
— А они на стройке бывшей живут, — рассказывал он уже заплетающимся языком. — Но далеко не отходят. На кладбище, не поверишь, всегда есть чем прокормиться.
— Это чем же? — удивился Саша.
— А чем! Что родственники покойным приносят, тем и живятся.
— Так кладбище вроде старое…
— Это здесь старое, а с той стороны хоронят еще, — Спиридоныч неопределенно махнул рукой. — Да и вообще. На новые могилы цветы, венки несут, которые продать можно, а еще еду какую. Яйца на Пасху, печенье, а то и сто грамм поставят. Все нашим радость. Но теперь даже не знаю, как скоро придут.
Спиридоныч сделал многозначительную паузу и хитро покосился на Сашу, ожидая вопроса. Тот понял, что рассказать он хочет о недавнем убийстве, и не стал разочаровывать:
— А чего так?
— Неспокойно тут у нас, — вздохнул сторож, хрустнул огурцом и продолжил: —Потапыча недавно убили.
Саша испуганно округлил глаза, икнул и залпом допил коньяк.
— Как? — хрипло спросил он. Даже изображать не пришлось: коньяк схватил крепкой рукой за горло, спер дыхание.
Спиридоныч обстоятельно доел огурец, содрал тупым ножом плесень с краюхи хлеба, сунул в рот, налил им еще по чарке.
— Как-как, как свинью распотрошили! Положили на плиту к Еремину. Это покойничек наш, в девяностых братком был, убили, а товарищи его ему вместо могилы целый монумент поставили. Вот Потапыча на монумент этот и положили. Руки в стороны, будто Христа, и грудь вспороли. Сердце, говорят, забрал маньяк. Кровищи было!.. — Спиридоныч зажмурился, вспоминая, а потом разом опрокинул в себя стопку.
— Поймали? — с показной надеждой поинтересовался Саша.
Спиридоныч только рукой махнул.
— Да где там! Кому нужны бездомные? Вот убили бы так кого-нибудь приличного, живо бы поймали, а тут…
Живо не поймали бы. Ловят-ловят вот, да все никак.
— А ваши что говорят? — снова спросил Саша. — Может, кто что видел?
— Может, и видел, да поговорить с ними все недосуг было, а теперь они сюда и сами не приходят больше. Боятся…
Сторож снова многозначительно замолчал, налил еще стопку. Себе. У Саши и так почти полная была.
— Боятся, что вернется маньяк? — подсказал Саша.
— Не, — сторож замотал головой и в какой-то момент не удержал равновесия, пошатнулся, а голова качнулась в другую сторону. Саше показалось, что она и вовсе сейчас отвалится. Но не отвалилась, осталась болтаться на тощей шее. И сторож схватился за край ящика, тоже удержался. — Не маньяка они боятся, а Потапыча.
