— Хотелось бы увидеть лицо Иисуса, когда он читал их электронные письма.
Панчинелло продолжил, набрав полную грудь воздуха:
— В ту ночь, когда я родился, здесь, в Сноу-Виллидж, Виргильо нанял женщину-убийцу, которая проникла в больницу, переодевшись медсестрой.
— Он так быстро смог найти наемного убийцу? — удивилась Лорри.
Голос Панчинелло дрожал от ненависти.
— Виргильо Вивасементе — это мерзкая тварь, которая называет себя человеком… У него обширные связи, он сидит в центре паутины зла. Дергает за ниточку, и преступники всего мира чувствуют идущие от него вибрации и немедленно откликаются. Он напыщенный шарлатан и идиот… но также ядовитая многоножка, быстрая и злобная, невероятно опасная. Он все устроил так, чтобы нас убили в то самое время, когда он и его семья были на манеже… это железное алиби.
Далее последовала история ночи моего рождения в изложении сочащегося злобой клоуна.
Для Панчинелло эта история заменяла материнские молоко и любовь. Он слышал ее тысячи раз, воспитываясь в атмосфере паранойяльных фантазий и ненависти, и поверил в нее, как идолопоклонники когда-то верили в великую силу и божественность золотых отливок и кусков камня.
— И в комнате ожидания для отцов, когда нанятая Вивасементе убийца прокралась за спину моего отца. Руди Ток, вошедший в дверь в тот самый момент, увидел злодейку, выхватил пистолет и застрелил ее, прежде чем она успела выполнить приказ Виргильо.
Бедная Лоис Хансон, молодая и ответственная, убитая обезумевшим клоуном, стараниями того же клоуна превратилась из медсестры в некий гибрид ниндзя и убивающего детей агента короля Ирода.
Лорри похлопала меня по колену, выводя из транса изумления, потом спросила:
— Так у твоего отца был пистолет? Я думала, что он — обычный кондитер.
— Тогда он еще был пекарем, — ответил я.
— Вау! И что он носит с собой теперь, когда его перевели в кондитеры? Автомат?
Желая рассказать трагическую историю до конца, Панчинелло прервал наш диалог:
— Спасенный Руди Током, мой отец понял, что моя мать и я тоже в опасности. Он поспешил в родильное отделение, нашел операционную, где рожала мать, и ворвался в нее в тот самый момент, когда врач душил меня… меня, невинного новорожденного!
— Так под личиной врача скрывался другой киллер? — спросила Лорри.
— Нет. Макдональд был настоящим врачом, но он продался Виргильо Вивасементе, этот червь из кишок сифилитического хорька.
— Хорьки могут болеть сифилисом? — изумилась Лорри.
Маньяк счел вопрос риторическим и оставил без ответа.
— Доктору Макдональду заплатили огромную сумму, целое состояние, чтобы все выглядело так, будто моя мать умерла в родах, а я родился мертворожденным. Виргильо, чтоб ему в эту самую ночь низвергнуться в ад, не желал допустить, чтобы патрицианская кровь Вивасементе смешалась с плебейской кровью великого Конрада Бизо, а потому приговорил к смерти мою мать и меня.
— Какой гнусный тип. — Интонации голоса Лорри не оставляли сомнений в том, что она поверила каждому слову.
— А что я говорил! — воскликнул Панчинелло. — Он хуже вздувшегося прыща на заднице Сатаны.
— Да уж, что может быть хуже, — согласилась Лорри.
— Конрад Бизо застрелил доктора Макдональда, когда тот пытался задушить меня. Но моя мать, моя красавица-мать, уже была мертва.
— Кошмарный случай, — вставил я, понимая, что нельзя указывать на многочисленные нестыковки в этой версии истории давно минувших дней. Такая попытка привела бы к тому, что меня незамедлительно зачислили бы в прихвостни главного воздушного гимнаста.
— Но Виргильо Вивасементе, это отродье ведьминого сортира…
— Классное сравнение, — ввернула Лорри.
— …это ожившая собачья блевотина, знал, как подкупить этот город, как скрыть правду. Он заплатил и полиции, и местным журналистам. В итоге в официальной версии, изложенной в «Газетт», не нашлось места правде. Все, что там написано, — ложь, от первой до последней строчки.
Я попытался изобразить сочувствие:
— Так легко увидеть ложь, когда знаешь правду.
Он энергично кивнул.
— Руди Тока, должно быть, раздражала необходимость хранить молчание все эти годы.
— Отец не брат денег от Виргильо, — поспешил заверить его я, из опасения, что потом он не поленится пересечь город, чтобы всадить по пуле в отца, маму и Ровену. — Ни цента.
— Нет, нет, разумеется, нет, — кивнул Панчинелло. — Будь уверен, я в этом нисколько не сомневался. Из того, что я знаю по рассказам Конрада Бизо, моего отца. Руди Ток — честнейший и храбрейший человек. Мне известно, что они вынуждали его хранить молчание.
Я уже достаточно хорошо понимал психологию Панчинелло: за правду он мог принять только самые дикие преувеличения и совершенно невероятную ложь.
— Много лет они избивают отца раз в неделю.
— Какой же это отвратительный город.
— Но его молчания они добиваются не только этим, — добавил я. — Они угрожают убить мою бабушку Ровену, если он заговорит.
— Ее они тоже избивают, — поддакнула Лорри.
Уж не знаю, пыталась ли она помочь или, наоборот, вставляла палки в колеса.
— Но ее они избили только один раз, — уточнил я.
— Вышибли ей все зубы, — внесла существенное уточнение Лорри.
— Только два зуба, — я тут же поправил ее, опасаясь, что нас поймают на лжи.
— Они оторвали ей ухо.
— Не ухо, — возразил я. — Сорвали с нее шляпку.
— Я думала, ты говорил про ухо.
— Нет, шляпку, — мой тон однозначно указывал: не нужно перегибать палку. — Они сорвали с нее шляпку и потоптались на ней.
Панчинелло закрыл лицо руками, которые приглушили его голос.
— Сорвать со старушки шляпку! Бедная старушка! Бедная шляпка! Мы все пострадали от рук этих монстров!
Прежде чем Лорри успела сказать, что наймиты Виргильо отрубили у бабушки Ровены большие пальцы на руках, я спросил:
— И где твой отец провел последние двадцать лет?
Маньяк опустил руки.
— В бегах, нигде не останавливаясь, на два шага опережая закон, на один — частных детективов Вивасементе. Он растил меня в самых разных местах. Ему пришлось отказаться от карьеры. Великому Конраду Бизо пришлось выступать в маленьких цирках, на карнавалах, презентациях, развлекать детишек в детских садах. Жить под фальшивыми прозвищами… Улыбчивый, Хохотун, Балабол, Сладенький.
— Сладенький? — переспросила Лорри.
Панчинелло покраснел.
— Какое-то время он работал клоуном в стрип-клубе. Как его это унижало! Люди, которые ходят в такие места, не способны оценить талант. Их интересуют только буфера да ягодицы.
