В темноте я не видел, как кровь отхлынула от его лица, но, можно сказать, услышал шум этого устремившегося вниз потока.
Удивив самого себя собственной безжалостностью, которую я никогда не проявлял (да и необходимости в этом не было) в кондитерском цеху, я вертанул пилку для ногтей вокруг ее оси.
Смутно вспомнил, что Джек проделал что-то подобное с великаном у основания фасолевого побега, да только он использовал вилы.
Отпустив пилку, я тут же попытался выхватить револьвер из левой руки Панчинелло.
Когда пилка вонзилась в него, воздух с ревом, и даже с криком, вырвался из его груди. Пилка осталась в теле, воздух весь вышел, а вот вновь набрать его в грудь сразу не получилось. Панчинелло хрипел, горло пережало от болевого шока, вот воздух и не мог попасть в легкие.
Я рассчитывал, что он выронит пистолет или хотя бы ослабит хватку, но его пальцы все с той же силой продолжали сжимать рукоятку.
Развернувшись, стараясь уйти с линии огня, Лорри свободной рукой ударила Панчинелло в лицо, ударила второй раз, третий, вкладывая в каждый удар всю силу.
Мы боролись за пистолет. Две моих руки пытались справиться с его одной. Полыхнула дульная вспышка, прогремел выстрел, пуля ударила в тротуар, осколки бетона полетели мне в лицо, в борта микроавтобуса, может, даже в мою драгоценную «Шелби Z».
Я почти выхватил у него пистолет, но ему удалось еще дважды нажать на спусковой крючок. И, несмотря па все то, что сделал мой отец для его отца, он таки всадил в меня две пули.
Глава 21
Если бы ногу мне отрубили топором, боль не могла быть сильнее.
В кино герой получает пулю, но продолжает идти вперед, во имя Бога, страны, ради спасения женщины.
Иногда пуля заставляет его поморщиться, но чаще только разжигает злость и толкает на большие подвиги.
Как я и упоминал раньше, с детства я всегда думал, что во мне есть геройский потенциал, только не было возможности проверить его наличие. Теперь я понял, что мне недостает как минимум одной важной составляющей этого самого потенциала: высокого порога болевой чувствительности.
Крича, я повалился на тротуар, скатился на мостовую, между микроавтобусом и «Шелби Z», канализационная решётка ударила мне по голове, а может, моя голова ударила по канализационной решетке.
Я пришел в ужас при мысли о том, что следующая пуля угодит мне в лицо, и только тут осознал, что пистолет у меня в руках.
Панчинелло, сунув руку между ног, попытался вытащить пилку для ногтей из промежности, но даже прикосновения к пилке хватило, чтобы он взвизгнул от боли, даже более жалостливо, чем свинья, увидевшая нож мясника. В агонии, он опустился на колени, а потом повалился на бок, потянув за собой Лорри.
Мы лежали, крича, Панчинелло и я, словно две девушки, только что нашедшие отрезанную голову в том фильме с Джейми Ли Кертис
[35]
.
Я услышал, как Лорри выкрикивает мое имя и что то насчет времени.
Завеса боли не позволяла распознать, что именно она говорит, вероятно, я уже находился в полузабытьи поэтому мне оставалось лишь гадать, а что именно она хотела мне сказать.
«Время не ждет. Время и река, как быстро они текут. Время уносит все».
Но даже в моем состоянии я понял, что она ведет речь не о философских аспектах времени. А когда я уловил нотки нетерпения в ее голосе, то до меня окончательно дошел смысл ее слов: «Время истекает. Бомбы!»
Боль в левой ноге так яростно жгла меня, что я удивлялся, не видя языков пламени, вырывающихся из плоти. Я также чувствовал, как в мясе что-то хрустело — возможно, осколки раздробленной кости. И двинуть ногой я, конечно же, не мог.
С одной стороны, я испытывал дикий ужас, а с другой — усталость, от которой тянуло в сон. Но боль не позволила бы мне заснуть. И постель — асфальт мостовой — была жестковата для полноценного сна. Опять же, от нее шел неприятный запах дегтя.
Я понял, что это смерть зовет меня в вечный сон, и собрал всю силу воли, чтобы воспротивиться ее зову.
Не предпринимая попытки подняться, волоча за собой раненую ногу, как Сизиф тащил камень, я взобрался на бордюрный камень, пополз по тротуару к Лорри.
Лежа на боку, с одной рукой за спиной, Панчинелло оставался прикованным к Лорри. Свободной рукой он все-таки вырвал пилку для ногтей из промежности, и тут же его вырвало, окатило фонтаном собственной блевотины.
Из этого я сделал вывод, что его самочувствие еще хуже, чем мое.
В последние несколько часов, впервые за двадцать прожитых лет, я поверил в реальность Зла. Поверил, что зло — не только необходимый антагонист в фильмах и книгах (плохиши и прочие злодеи и монстры), не только придирки родителей или социальная несправедливость. Нет, в этом мире действительно жило и существовало Зло. Оно очаровывает и завлекает, но не может стать твоим другом и постоянным спутником, если ты сам не приглашаешь его. Да, возможно, Панчинелло воспитывался злым человеком, да, его учили злу, но выбор, как жить, принадлежал ему и только ему.
Моя радость при виде его страданий, возможно, со стороны покажется недостойной, но я не верю, что чувство это можно расценивать как маленькое зло. Тогда (да и теперь тоже) я воспринимал его как праведную удовлетворенность, вызванную наглядным доказательством того, что зло имеет цену, которую приходится платить тем, кто берет его в друзья, а вот сопротивление злу, пусть и обходится недешево, все-таки стоит меньше.
Вот такие глубокие философские рассуждения вызвал у меня вид блюющего Панчинелло.
Но пусть рвота и могла вызвать у него угрызения совести, ей было не под силу не только остановить, но и замедлить отсчет нескольких оставшихся до взрывов минут. Одна, две, может, чуть больше, и величественные здания, построенные на деньги Корнелия Рутефорда Сноу, превратятся в развалины.
— Дай мне, — Лорри протянула свободную руку.
— Что?
— Пистолет.
Я уже и думать забыл про то, что пистолет по-прежнему у меня.
— Зачем?
— Я не знаю, в каком кармане у него ключ от наручников.
У нас не было времени обыскивать все карманы брюк, рубашки, пиджака. С учетом блевотины, не было и желания.
Я так и не понял, как пистолет может заменить ключ. Боялся, что она ранит себя, поэтому решил не давать ей пистолет.
Но к тому моменту выяснилось, что она уже выхватила его из моей руки.
— Ты ведь его уже взяла, — язык у меня начал заплетаться.
— Лучше отвернись, — предупредила она. — Полетит шрапнель.
— Думаю, шрапнель мне понравится, — я не мог вспомнить значение этого слова.
Она уже возилась с пистолетом.
