Я осторожно уложил заполненный янтарной жидкостью шприц в соответствующую выемку, закрыл крышку, застегнул все три «молнии», положил вещественную улику в бардачок.
— Это же незаменимая вещь в семейной жизни. Почему я раньше об этом не подумал? Мне нужна послушная жена.
— Если бы тебе требовалась послушная жена, ты бы на мне не женился.
Я чмокнул ее в щеку.
— Это точно.
— В этот вечер я бы хотела обойтись без новых приключений. Пожалуйста, отвези меня в тихое, безопасное место.
Взявшись за ключ зажигания, я боялся, что двигатель не заведется, что зажавшие «Эксплорер» деревья не выпустят его.
— Бизо собирался сделать обвязку из ремней безопасности и затащить меня наверх точно так же, как затаскивают охотники убитых оленей.
Я хотел выйти из машины и убить его. И молился, чтобы нам не пришлось реализовывать его план.
Глава 36
Со второй попытки двигатель завелся. Я включил фары, а Лорри — обогреватель, чтобы хоть как-то нейтрализовать холодный воздух, который врывался в кабину через разбитое стекло.
Зазор между большущими соснами был достаточно мал, чтобы не позволить внедорожнику скатиться ниже по склону. Но я надеялся, что стволы не зажали борта слишком уж сильно и мощный двигатель «Эксплорера» сможет нас вытащить.
Я придавил педаль газа, и двигатель натужно заурчал. Колеса проворачивались, металл возмущенно скрипел: деревья держали его крепко.
Я добавил газа, двигатель взвыл. Скрип усилился, к нему прибавилось дребезжание, причина которого оставалась для меня тайной.
«Эксплорер» начал дрожать, как перепуганная лошадь, нога которой провалилась в кроличью норку.
Металл уже не скрипел, а трещал. И звук этот мне совершенно не нравился.
Когда я отпустил педаль газа, «Эксплорер» подался назад на пару дюймов. Я даже не заметил, что внедорожнику удалось-таки сдвинуться с места.
Теперь я то придавливал педаль газа, то отпускал. И «Эксплорер» качался взад-вперед, сдирая со стволов кору.
Легкий поворот руля вправо ничего не дал. А вот когда я повернул руль влево, мы сдвинулись вперед на четыре или пять дюймов, прежде чем снова застрять.
Я опять повернул руль влево, надавил на педаль газа, что-то громко звякнуло, и мы освободились из плена.
— Я надеюсь, что ребенок выйдет из меня так же легко, — прокомментировала Лорри.
— Если что-то изменится, сразу же скажи мне.
— Изменится?
— К примеру, отойдут воды.
— Сладенький, если у меня отойдут воды, ты узнаешь об этом безо всяких слов. Они зальют всю кабину.
Учитывая высоту над уровнем моря, я сомневался, что «Эксплореру» удастся осилить крутой склон, ведущий к шоссе. Однако мне не оставалось ничего другого, как попытаться подняться по нему.
Поначалу угол подъема был невелик, и мы ехали практически прямо, отклоняясь в сторону лишь для того, чтобы огибать деревья да торчащие из земли большие валуны. Проехали с сотню ярдов, прежде чем подъем стал круче, а двигатель начал кашлять.
Вот тут я решил подниматься зигзагом, чтобы снизить нагрузку на двигатель, да и на весь автомобиль. Продвижение по направлению юг-север грозило самоубийством: склон становился все более крутым, так что внедорожник мог опрокинуться в любой момент. А вот перемещаясь влево-вправо под небольшим углом, мы не могли ни застрять, ни перевернуться и пусть медленно, но верно приближались бы к цели.
Эта стратегия требовала осторожности и предельной концентрации. На каждой «полочке» зигзага приводилось рассчитывать угол подъема, с тем чтобы при наименьшем риске продвинуться как можно выше.
Неровности почвы приводили к тому, что «Эксплорер» вдруг начинало раскачивать из стороны в сторону, да так резко, что казалось, еще чуть-чуть и мы перевернемся. Однако, снижая скорость, мне всякий раз удавалось удержать внедорожник на всех четырех колесах. Случалось, я останавливался, испуганный тем, что рулевое колесо грозило вырваться у меня из рук. Внимательно изучал землю под колесами, освещенную фарами, вносил в курс необходимые коррективы.
Когда мы остановились, преодолев половину дистанции, я решился поверить, что мы сумеем добраться до цели.
Да и Лорри, похоже, уже не так сомневалась в благополучном исходе нашего путешествия, потому что нарушила напряженное молчание, воцарившееся в кабине после начала подъема.
— Я не хотела тебе кое-что говорить. Не сожалела, что не сказала, если бы мы умерли этим вечером.
— Что я — бог любви?
— Парни, которые считают себя богами любви, на самом деле эгоистичные выродки. Ты… ты — уютный щенок, к которому так приятно прижаться. Но если бы я сегодня умерла, не сказав тебе этого, то нисколько бы не сожалела.
— Если бы я умер, не услышав этого, то, пожалуй, смог бы это пережить.
— Ты знаешь, родители, дети и любовь могут образовывать такие странные сочетания. Я хочу сказать, родители могут тебя любить, и ты можешь знать, что они тебя любят, и при этом можешь расти таким одиноким, будто вокруг тебя… пустота.
Я не ожидал услышать столь серьезное откровение. Я знал, что откровение это искреннее, потому что почувствовал, какие слова за этим последуют.
— Одной любви недостаточно. Твои родители должны знать, как общаться с тобой и друг с другом. Должны хотеть быть с тобой, а не с кем-то еще. Должны любить свой дом больше любого другого места на всем белом свете. Должны интересоваться тобой больше, чем…
— Змеями и торнадо, — вставил я.
— Господи, я их люблю. Они милые, Джимми, действительно милые, и они желают мне добра. Но они, по большей части, живут внутри себя и держат двери на замке. Ты видишь их главным образом сквозь окна.
По мере того как Лорри говорила, дрожь в ее голосе нарастала, а когда она замолчала, я заполнил паузу:
— Ты — сокровище, Лорри Линн.
— Ты вырос со всем тем, чего я так хотела, о чем всегда грезила. Твои родители живут для тебя, друг для друга, для семьи. Так же, пусть и по-своему, живет бабушка Ровена. Это блаженство, Джимми. И я чертовски благодарна тебе за то, что ты позволил мне войти в этот мир.
Под восхитительной стойкостью духа, под броней красоты и остроумия моя жена — нежная душа и хрупкий цветок. Но увидеть ее такой можно, только когда она этого хочет, потому что обычно предстает перед всеми совсем в другом образе. Однозначно дает понять, что никто и ничто не сумеет взять над ней верх.
Может, внешне я и кажусь кому-то крутым парнем, но внутри я мягкотелый. Очень мягкотелый. Даже, случается, плачу, когда вижу на дороге раздавленную кошку или собаку.
Ее слова лишили меня дара речи. Если б я попытался заговорить, из глаз потекли бы слезы. А в ситуации, когда любая ошибка могла привести к катастрофе, зрение требовалось острое.
