Поначалу он сжал руки младшего брата в своих, чтобы тот перестал бить себя по лицу. Из левой ноздри Шепа и так уже текла тонкая струйка крови. Потом отпустил руки и просто сидел рядом с Шепом, наклонившись вперед, опустив голову, упираясь предплечьями в бедра, сцепив пальцы, не прекращая говорить.
Из-за шума транспорта, не позволяющего Джилли слышать Дилана, создавалось впечатление, будто он о чем-то шепчется с младшим братом. Тусклый свет в кабине «Экспедишн» и поза мужчин, бок о бок, близко, но врозь, вызывали мысли об исповедальне. Чем дольше она наблюдала за братьями, тем более крепла эта иллюзия, до ее ноздрей даже долетел запах полировочного состава для дерева, каким в годы ее молодости натирали стены и дверцы кабинок для исповеди, и аромат церковных благовоний.
Странные мысли начали роиться в голове Джилли, она вдруг подумала, что видит нечто большее, чем могут воспринять пять ее чувств, что под внешним слоем, особенности которого они фиксировали, лежат другие, полные загадок, а в самой сердцевине, под всеми слоями, таится что-то… необыкновенное. В этом мире Джилли пустила слишком глубокие корни, чтобы быть медиумом или мистиком. Никогда ранее не испытывала она подобного состояния.
И хотя ночь не могла похвастаться какой-то экзотикой, если не считать едкого, щелочного дыхания пустыни да запаха выхлопных газов проезжающих автомобилей, воздух между Джилли и братьями, казалось, густел от марева благовоний. И эти ароматы клевера, мирры, ладана более не были воспоминанием. Они стали такими же реальными, как звездное небо над головой и гравий обочины под ногами. В кабине «Экспедишн» ароматический дымок отражал свет лампы под крышей, рисовал сине-золотистую ауру вокруг О’Коннеров, и вскоре она уже могла поклясться, что светятся сами братья, а не лампа над их головами.
В этой паре она отводила Дилану роль священника, тогда как Шепу – заблудшей души. Но поза и выражение лица Дилана указывали на то, что кается именно он, тогда как взгляд Шепа из пустого все более становился задумчивым. А когда младший брат начал медленно и ритмично кивать, он окончательно превратился в одетого в сутану падре, наделенного духовной властью отпускать грехи. Джилли чувствовала, что эта неожиданная смена ролей открывает очень важную истину, но не могла осознать, какую именно, не могла понять, почему отношения между этими двумя мужчинами вдруг так заинтересовали ее. Более того, у нее сложилось ощущение, что эти отношения и позволят ей выпутаться из ситуации, в которой она оказалась волею обстоятельств.
На этом странности не закончились: она услышала серебристый смех детей, хотя никаких детей поблизости не было, а смех тут же усилился, к нему прибавилось хлопанье крыльев. Оглядев звезды над головой, Джилли не увидела на фоне созвездий ни единого силуэта пролетающей птицы, однако хлопанье становилось все громче, смех тоже, так что она поднялась с рельса и в недоумении начала поворачиваться вокруг.
Джилли не находила слово, которым могла бы описать происходящее с ней, поскольку назвать все это галлюцинацией не поворачивался язык. Эти звуки и запахи не обладали ни сказочной иллюзорностью, ни сверхреалистичной насыщенностью, свойственным, как полагала она, галлюцинациям, но находились в полном соответствии с теми составляющими ночи, в реальности которых она не сомневалась. Они полностью вписывались в общую картину, наряду с шумом проезжающих автомобилей, светом фар, запахом выхлопных газов.
Все еще поворачиваясь на звук хлопающих крыльев, Джилли увидела ряды горящих свечей, к югу от нее, в пустыне, в каких-то двадцати футах от оградительного рельса. Как минимум двадцать свечей, какие ставят в церкви, в маленьких красных стаканчиках, светились в ночи.
Если это было видение, то вело оно себя на удивление реалистично, полностью подчиняясь законам физики. Металлическая стойка находилась у подножия песчаной дюны, среди островков полыни и отбрасывала четкую тень, спасибо яркому свету свечей, которые располагались на стойке. А за тенью отраженный свет тряс на песке львиными гривами и крутил змеиными хвостами. Серебристо-зеленые листочки растений окрашивались в цвет красного вина, напоминали языки, смакующие алый напиток. Эти несвойственные пустыне цвета не накладывались на ландшафт хаотично, словно причина их – сверхъестественное сияние, но становились составной частью ландшафта.
Также на юге, но в нескольких ярдах восточнее свечей и даже ближе к ограждающему рельсу, стояла единственная церковная скамья, обращенная к ризнице и алтарю, которые оставались невидимыми. Один конец длинной деревянной скамьи уходил в склон дюны; на другом сидела женщина в темном платье.
Местность эта, без скамьи и свечей, в далекие времена слышала топот копыт диких лошадей, теперь же галопом летело сердце Джилли, и удары его громкостью ничуть не уступали грохоту целого табуна, мчащегося через пустыню. Пот, который ее прошиб, стал еще более холодным, просто ледяным, на сцене с ней такого не случалось. Теперь она уже не боялась галлюцинаций, нет, ее охватил другой страх: она решила, что сходит с ума.
У женщины в синем или черном платье, которая сидела на краю скамьи, волосы цвета воронова крыла ниспадали до поясницы. Из уважения к богу голову она покрыла белой мантильей, край которой, так уж вышло, скрывал черты лица. Погруженная в молитву, она не замечала присутствия Джилли, понятия не имела о том, что церковь, в которой она молилась, исчезла.
А воздух сотрясало хлопанье крыльев, оно стало громче и ближе, и почему-то у Джилли не было ни малейших сомнений в том, что крылья птиц – в перьях, а не кожистые – летучих мышей. Звуки эти она слышала совершенно отчетливо, источник их находился уже близко от нее, и однако ни одной птицы она пока не увидела.
Поворачивалась, поворачивалась и поворачивалась в поисках птиц, пока перед ней вновь не оказалась распахнутая дверца внедорожника, за которой Дилан и Шеп все так же восседали в ложной исповедальне, светящиеся, как призраки. Дилан ничего не знал о встрече Джилли со сверхъестественным, был далек от нее, как, должно быть, его младший брат – от окружающего мира, и она не могла обратить его внимание на свечи и на молящуюся женщину, потому что страх похитил ее голос и практически лишил способности дышать. Хлопанье крыльев все нарастало, превращалось в гром, в рев урагана, оглушало ее, рвало барабанные перепонки. Звуки эти не только обрушивались на нее, но и поворачивали, поворачивали, трепали волосы, обдували лицо, пока она вновь не увидела свечи в красных стаканчиках и молящуюся женщину на длинной деревянной церковной скамье.
Вспышка. Что-то бледное полыхнуло у ее лица. Тут же последовала еще одна, более яркая. И вот уже в этой вспышке, которая длилась долю мгновения, Джилли увидела, что вокруг нее машет крыльями множество голубей. Неистовство, с которым крылья эти рассекали воздух, предполагало злобность клювов, и Джилли испугалась за свои глаза. Прежде чем она успела поднять руки, чтобы защитить их, резкий удар потряс ночь, громкий, как щелканье божьего хлыста, и голубиная стая еще сильнее замахала крыльями. На этот раз несколько крыльев коснулись ее лица, и она закричала, но беззвучно, потому что ее горло превратилось в бутылку, которую надежно запечатывала пробка ужаса. Окруженная биением крыл, она моргнула, ожидая, что сейчас крылья эти вышибут ей глаза, но вместо этого птицы исчезли, так же внезапно, как появились, не просто стали невидимыми, но пропали вместе с хлопаньем крыльев и яростью.
