Джилли лежала на кровати, глядя в потолок.
Шеп лежал на кровати, глядя на оборотную сторону своих век.
Гудение и треск кондиционера поначалу раздражали, но потом слились в успокаивающий белый шум, который через три-четыре часа заглушат хлопанье дверей и голоса тех из постояльцев мотеля, кто поднимался на заре.
Кондиционер также гарантировал, что они не услышат шум мотора подъезжающего «Субербана» или шаги убийц, готовящихся к штурму их комнаты.
Какое-то время Джилли пыталась нагнать на себя страху, думая об их уязвимости, но на самом-то деле чувствовала себя в безопасности. Во всяком случае, физической.
А поскольку в данный момент ей ничего не угрожало, непосредственной опасности не было, вот ничто и не отвлекало ее от мыслей о будущем, а мысли эти не сулили ничего хорошего. Дилан верил, что у них есть шанс установить личность маньяка и выяснить, какую им вкололи субстанцию, но она его уверенности не разделяла.
Впервые за долгие годы Джилли не контролировала свою жизнь. А обойтись без такого контроля она не могла. Потому что становилась такой же, какой была в детстве: слабой, беспомощной, отданной во власть безжалостных сил. Она терпеть не могла чувствовать себя уязвимой. Согласиться на роль жертвы, искать в жертвенности убежище она полагала смертным грехом, а вот теперь, похоже, именно такую роль и уготовила ей судьба, не оставив выбора.
Какой-то неведомый психотропный эликсир хозяйничал в ее мозгу, воздействовал на ее мозг, и она приходила в ужас, когда решалась об этом задуматься. Она никогда не пробовала наркотики, никогда не напивалась, потому что ценила свой мозг и не хотела терять зазря мозговые клетки. Долгие годы у нее не было ничего, кроме ее ума, остроумия, богатого воображения. Мозг Джилли был мощным оружием в борьбе с окружающим миром, убежищем от жестокости, от превратностей судьбы. Если со временем у нее бы и вырос огромный зад, проклятие всех женщин по материнской линии, если она не могла бы пролезать в кабину легковушки и ей пришлось бы ездить в кузове грузовика, ум все равно остался бы при ней и она продолжала бы наслаждаться богатствами внутренней жизни. Но теперь в ее мозг заполз червь, не настоящий, разумеется, но червь изменений, и она не знала, что останется от прежней Джилли и кем она станет после того, как этот червь закончит переделывать ее.
И хотя раньше она приободрилась, когда ей и Дилану удалось справиться с Кенни и Бекки, она более не могла вернуть себе то ощущение всесилия, которое какое-то время поддерживало ее. Тревожась о жестокости, с которой, судя по ее видениям, им предстояло столкнуться в будущем, она не могла убедить себя, что сверхъестественный дар вновь поможет ей спасти кого-то… или, со временем, позволит обрести больший, чем прежде, контроль над собственной судьбой.
Негативная Джексон. Она особо не верила в других людей, но вот вера в себя давно уже оставалась неизменно прочной. В этом Дилан был прав. Да только теперь вера эта начала ее покидать.
– Здесь, там, – прошептал на соседней кровати Шеперд.
– Ты о чем, сладенький?
– Здесь. Там.
Джилли приподнялась на локте.
Шеп лежал на спине, с закрытыми глазами, морщины озабоченности прорезали лоб.
– Ты в порядке, Шеперд? – спросила она.
– Шеп испуган, – прошептал он.
– Не бойся.
– Шеп испуган.
– Мы тут в безопасности, во всяком случае, на какое-то время, – заверила она его. – Никто не причинит тебе вреда.
Его губы шевелились, словно он что-то говорил. Но с них не слетало ни звука.
Шеп не был таким здоровяком, как его брат, но габаритами, конечно же, превосходил Джилли. Взрослый мужчина, укрытый простыней, он, казалось, ссохся. Волосы спутались, рот перекосила гримаса страха – в общем, Джилли видела перед собой ребенка.
Острый укол сочувствия пронзил ей сердце, когда она осознала, что Шеперд прожил двадцать лет при полном отсутствии контроля над собственной жизнью. Более того, он нуждался в раз и навсегда установленном порядке в одежде, в еде, во всем, не мог без этого существовать.
Он молчал. Губы перестали двигаться. Страх с лица не уходил, но морщины на лбу чуть разгладились.
Джилли вновь улеглась на подушку, благодарная богу и природе за то, что, в отличие от Шепа, не родилась в клетке, из которой невозможно убежать, но тревога не покинула ее. Как знать, может, к тому времени, как червь закончит свою работу, она станет такой же, как Шеп, а то и хуже.
Тут из ванной вышел Дилан. Он снял туфли, поставил их у кровати, которую собирался делить с братом.
– Как ты? – спросил он Джилли.
– Нормально. Только… совершенно вымоталась.
– Господи, меня просто ноги не держат.
Полностью одетый, на случай чрезвычайных обстоятельств, он лег на спину, уставился в потолок, но лампу на прикроватном столике не выключил.
– Извини, – сказал он после долгой паузы.
Джилли повернулась к нему.
– И за что ты извиняешься?
– Пожалуй, за все, что сделал не так после нашей встречи в мотеле.
– Например?
– Может, нам стоило обратиться в полицию, рискнуть. Ты была права, сказав, что мы не можем бежать вечно. Я, конечно, должен заботиться о Шепе, но не имел права втягивать тебя в эту историю.
– Надежный О’Коннер. Столп ответственности. Погруженный в раздумья, как Бэтмен. Позвони в издательство комиксов. Прямо сейчас.
– Я серьезно.
– Знаю. Это так мило.
По-прежнему глядя в потолок, он улыбнулся.
– Этим вечером я наговорил тебе много такого, о чем могу только сожалеть.
– Тебя спровоцировали. Я тебя достала. И сама наговорила черт знает что. Послушай… я становлюсь сама не своя, если мне приходится от кого-то зависеть… Особенно от мужчин. Вот я и раздухарилась.
– Почему особенно от мужчин?
Она отвернулась от него, тоже уставилась в потолок.
– Скажем так, твой отец уходит из семьи, когда тебе только три года.
– Скажем, – после паузы он побудил ее к продолжению.
– Да. Скажем так, твоя мать – красавица, ангел, которая всегда рядом, если требуется ее помощь, с которой просто не может случиться ничего плохого. Но, прежде чем уйти, он избивает ее до такой степени, что она остается без одного глаза и до конца жизни ходит, опираясь на две трости.
Пусть усталый, пусть мечтающий о том, чтобы наконец-то закрыть глаза и заснуть, он, конечно же, не стал ее торопить.
И наконец она продолжила:
– Он оставляет тебя, обрекает на жизнь на пособие и презрение сотрудников государственной службы социального обеспечения. Но дважды в год заявляется с визитом, на день или два.
