Они находились в сотнях миль от Холбрука, штат Аризона, где легли спать.
– Это безумие, полное безумие, – бубнил Дилан, – предельное, абсолютное безумие, которое едет на безумии и безумием погоняет.
Теплый солнечный свет, свежий воздух со слабым запахом моря, цикады, стрекочущие в сухой траве: если это и был сон, то уж очень реальный.
В обычной ситуации Дилан не стал бы обращаться к брату, чтобы найти ответ на что-то непонятное. Шеперд О’Коннер не годился на роль источника ответов, обычно не мог прояснить ситуацию. Наоборот, к нему очень даже подходили такие сравнения, как фонтан тайн или гейзер загадок.
Но в данном случае, не обратившись к Шепу, ему оставалось искать ответы разве что у цикад, стрекочущих в траве, у мелкой мошки, что лениво дрейфовала в потоках утреннего, согретого солнцем воздуха.
– Шеп, ты меня слушаешь?
Шеп полупечальной улыбкой улыбался расположенному под ними дому.
– Шеп, ты мне нужен. Поговори со мной. Шеп, я хочу, чтобы ты объяснил мне, как сюда попал.
– Миндаль, – сказал Шеп, – фундук, арахис, орех…
– Не надо, Шеп.
– Орех черный, буковый орешек, орех серый…
– Так не пойдет, Шеп.
– …кешью, бразильский орех…
Дилан встал перед братом, положил руки ему на плечи, тряхнул, чтобы привлечь его внимание.
– Шеп, посмотри на меня, увидь меня, будь со мной. Как ты сюда попал?
– …кокосовый орех, цикорный орех…
Дилан встряхнул брата посильнее, чтобы все эти орехи разом вылетели из его головы.
– Хватит, достаточно, перестань перечислять это дерьмо, перестань!
– …грецкий орех, орех кола…
Дилан отпустил плечи Шепа, с двух сторон обхватил руками его голову.
– Ты не спрячешься от меня, не укроешься, на этот раз у тебя ничего не выйдет, Шеп, повторяю, не выйдет!
– …фисташки, кедровый орех…
И хотя Шеп стремился прижать подбородок к груди, Дилан заставил брата поднять голову.
– Слушай меня, говори со мной, смотри на меня!
Понимая, что от взгляда Дилана никуда не деться, Шеперд закрыл глаза.
– …желудь, орех арековой пальмы…
Десять лет раздражения, десять лет терпения и самопожертвования, десять лет стараний уберечь Шепа от травм, которые он мог получить, не ведая, что творит, тысячи дней превращения приготовленных блюд в прямоугольные и квадратные кусочки, бессчетные часы тревоги, проведенные в раздумьях, а что будет с Шепом, если он переживет старшего брата… Все это и многое другое давило на Дилана, груда психологических камней, которую он взвалил и продолжал взваливать себе на плечи, пока их суммарный вес не раздавил его и он уже более не мог искренне сказать: «Это совсем не тяжело, он же мой брат». Нет, груда эта весила ой как много, больше того камня, что вечно толкал по склону холма Сизиф, была тяжелее мира, который держал на своих плечах Атлант.
– …орех пекан, орех нефелиум…
Зажатое между большими руками Дилана, лицо Шеперда перекосилось, губы задрожали, словно у ребенка, который вот-вот расплачется.
– …миндаль, кешью, орех…
– Ты повторяешься, – резко бросил Дилан. – Всегда повторяешься. День за днем, неделю за неделей, этот безумный порядок, из года в год, одинаковая одежка, короткий список дерьма, которое ты ешь, это двойное мытье рук, эти девять минут, которые ты проводишь под душем, восемь – никогда, десять – никогда, всегда точно девять, всю жизнь стоишь, наклонив голову, уставившись на свои ноги, всегда все те же идиотские страхи, те же безумные тики и подергивания, всегда бесконечное повторение, глупое бесконечное повторение!
– …фундук, кокосовый орех, арахис…
Указательным пальцем правой руки Дилан попытался оттянуть верхнее веко левого глаза Шепа, попытался открыть глаз.
– Посмотри на меня, Шеп, посмотри на меня, посмотри, посмотри.
– …грецкий орех, цикорный орех…
Хотя руки Шепа висели как плети и он не пытался оторвать от века палец брата, глаз он не раскрыл, изо всех сил прижимая верхние веки к нижним.
– …серый орех, бразильский орех…
– Посмотри на меня, маленький говнюк!
– …орех кола, фисташки…
– ПОСМОТРИ НА МЕНЯ!
Шеп перестал сопротивляться, его левый глаз открылся, палец Дилана едва не натянул веко на бровь. И глаз этот переполнял дикий страх, такой глаз так и просился на постер фильма-ужастика: должно быть, именно так смотрела бы жертва на инопланетянина, готового вспороть ей шею, на зомби, перед тем как тот вырвет сердце из груди, на безумца-психиатра, собравшегося провести трепанацию черепа, чтобы пожрать мозги и запить их хорошим «Каберне».
«ПОСМОТРИ НА МЕНЯ… ПОСМОТРИ НА МЕНЯ… ПОСМОТРИ НА МЕНЯ…»
Дилан слышал, как эти три слова эхом отражаются от окружающих холмов, при каждом повторении затихая все заметней, и пусть он понимал, что слушает собственные крики, голос звучал, как голос незнакомца, грубый и резкий от злобы, на которую Дилан полагал себя неспособным. А кроме злобы, в голосе предельно отчетливо слышался страх.
С одним закрытым глазом, с другим – раскрытым до предела, Шеперд прошептал:
– Шеп испуган.
Теперь они смотрели друг на друга, как и хотел Дилан, глаз в глаз, прямо и не мигая. Дилан почувствовал, как его буквально пронзил панический взгляд младшего брата. От этого взгляда у него перехватило дыхание, а сердце заныло от боли, словно его проткнули иглой.
– Шеп ис-испуган.
В том, что Шеп испуган, сомнений быть не могло, не просто испуган, в полном ужасе, такого страха он не испытывал за все двадцать лет своей жизни, хотя пугаться ему приходилось часто и по самым разным поводам. И если чуть раньше его страх, возможно, вызывало путешествие по сияющему тоннелю, который в мгновение ока перенес его из восточной части Аризоны на калифорнийское побережье, то теперь нашлась другая причина: его брат, который внезапно превратился в незнакомца, кричащего и угрожающего ему незнакомца, словно солнце выкинуло фортель, свойственный луне, трансформировав Дилана из человека в злобного волка.
– Ш-шеп испуган.
Сам испугавшись ужаса, с которым взирал на него младший брат, Дилан убрал палец с века, убрал руки с головы Шепа, отступил на шаг, дрожа всем телом от отвращения к себе, от угрызений совести.
– Шеп испуган, – в какой уж раз повторил Шеп, на этот раз широко раскрыв оба глаза.
– Извини, Шеп.
– Шеп испуган.
– Мне очень жаль. Не хотел тебя пугать, дружище. Не придавай значения моим словам, забудь о них.
Вскинутые к бровям верхние веки Шепа опустились. Плечи поникли, он наклонил голову, чуть повернул ее, приняв ту самую позу, которая говорила всем и вся, что он никому не может причинить вреда, смиренную позу, позволяющую, как он надеялся, брести по миру, не привлекая к себе внимания, не давая повода опасным людям заметить, что он существует на этом свете.
