Пусть играет.
Мне не особо хочется, учитывая, что парни уже деморализованы.
Это не удивительно, наезд прям профессиональный и жесткий. Дети, привыкшие мелко пакостить, царапая чужие байки, к такому повороту явно не готовы.
Куда ж вы полезли, щенята тупые?
Мне их не то, чтоб жаль, как-то не имею склонности жалеть торговцев быстрой и мучительной смертью, но просто… Странно.
Все есть, детки богатых родителей… Нахера???
Ворон, между тем, продолжает разговор.
— Подними этого шустрого, — командует он мужику, который стоит рядом с Красом.
Тот хватает Краса за шиворот, ставит на ноги.
Парень стонет, рожа разбитая, вся в крови, но говорить может, судя по всему.
Ворон подходит поближе, разглядывает кровавую физиономию без малейшего участия.
Внимательно и спокойно.
— Ну чего, сявка обоссанная, ты чего-то хотел сказать? Поговорить со мной хотел? Говори.
— Я хотел… У меня предложение к вам…
Крас задыхается и хрипит, сопли, слюни, окрашенные в красный, по всей роже, модный наряд уже не впечатляет. И взгляд загнанный.
Как-то даже не особо интересно.
— Какое у тебя, шестерки, может быть предложение?
Ворон подходит еще ближе и неожиданно рявкает прямо в перепуганную физиономию:
— Под кем ты, сука? Ну? Быстро!
— Ни под кееем… — хрипит Крас и пытается упасть в обморок, мужик, держащий его, тут же реагирует и приводит в чувство пощечиной, — ни под кееееем… Сами…
— Это как так, «сами»? — удивляется Ворон, поворачивается ко мне, — слышь, мелкий, «сами»… Так разве может быть?
— Неа, пиздит, — тут же отвечаю я, скалясь. Додавливая.
— Пиздит? Это плохо. Значит моя сыворотка правды не подействовала… Концентрация не та, что ли? — задумывается Ворон, а потом командует своему человеку, — добавь градус!
Тот прихватывает Краса за горло, и недавний крутой чел переходит на визг:
— Нет! Нет! Я сам! Все сам! Честно! Мы сами! Мы хотели на вас выходить! Просто не знали, как! Честно! Мы хотим, чтоб вы были нашей! Крышей!
Последнее слово подхватывает ветер и эхом долго и тоскливо носит по мрачным помещениям завода.
Мы изумленно молчим, переваривая этот цирк, а затем Ворон начинает ржать.
Выглядит это жутко, учитывая, что у всех остальных морды по-прежнему каменные. И у меня в том числе.
Ворон ржет долго, утирая слезы. Я скучающе смотрю на небо, полное звезд, на остов прежде вполне себе успешного завода, куда угодно, короче, только не на избитых придурков и не на обоссавшегося от страха Краса.
Че, все так просто, что ли?
И вот вопрос: нахера я столько времени провел в этом универе гребанном?
— Врет, — хрипит в наушнике Васильич, — заканчивайте цирк. Надо еще про лабораторию выяснить. И всю дилерскую сеть.
— Слышь ты, сявка, — перестает, наконец, ржать Ворон, — а с какого хера мне тебя покрывать? Ты вообще слышал такое слово «уважение»? Ты борзо себя вел с моим человеком, ты нагнал херню про то, что у тебя есть крыша… Ты — пиздабол! А теперь придумай хоть одно объяснение, почему я не должен положить тебя прямо здесь?
— Тогда не получите свою долю бабок, — стонет Крас.
— Да я и без тебя все подниму, кто ты такой вообще?
— Не поднимешь! У тебя нет такого товара! Он только у меня!
— О как! Тогда вопрос: откуда берешь?
— Не скажу!
— Поработай с памятью, — командует Ворон своему человеку, но Крас неожиданно визжит на такой ноте, что все замирают:
— Да хоть убей! Не скажу! И даже если узнаешь, сам ничего не сделаешь! А я могу! У меня все налажено! Ты только прибыль получать будешь! Меня даже менты не берут, потому что я — сын депутата! Уровень другой! Мне только надо, чтоб не лез никто больше! Хороший договор!
— Тормози, — командует в ухе Васильич, — это надо обдумать.
Я делаю знак Ворону, чтоб остановил своего человека.
Тот отпускает Краса, и сын депутата оседает прямо в грязь, хныча и поскуливая.
— Завтра ты весь расклад дашь моему человеку, ты понял, чмошник? — резюмирует Ворон, сплевывая точно на ногу Краса, — и попробуй хоть чего-то не сказать. Папа депутат поможет от ментов. А от меня — нихрена.
Он разворачивается и идет к гелику.
Мы — следом.
В наушнике бурчит Васильич:
— Ко мне через полчаса.
И отрубается.
Ох, бля… Прям жопой чую пистон…
В машине Ворон прикуривает, делает пару глубоких тяг и выдает философски:
— Нет, все-таки жизнь вообще поменялась. Чтоб в наше время какая-то хиповая борзота без согласования со старшими тупо толкала дурь по всему центру… Бля… Куда мир катится? Никаких понятий, никакой логики, никакого страха…
Он смотрит тоскливо в окно, выбрасывает раздраженно сигарету и откидывается на спинку сиденья:
— Старею, блядь.
Девичник-девичник…
Света.
— Слушай, а ты сразу поняла, что Витька… Ну… — я неожиданно смущаюсь, замолкаю, отвожу взгляд.
Хорошо, что в комнате есть очень даже достойный объект для отвлечения.
Мелкий такой, розовощекий. Прожорливый. Вон как в грудь пальчиками вцепился, мнет и мнет, страшно напоминая маленьких слепых котят, который я с умилением разглядывала в детстве.
У нас тогда сиамка Муська сбежала на денек, а потом порадовала пятью совсем не породистыми, но очень даже пухленькими и симпатичными котятами.
И вот они точно так же, когда кормились, лапками нещадно массировали живот мурлыкающей, как мелкий трактор, мамаши.
Сашка тоже мурлычет, кстати, что-то мягко и нежно, практически на грани неслышимости.
Удивительная картина, настолько завораживающая, что хочется смотреть и смотреть, медитировать.
Вот я и отвлекаюсь.
Мой племянник ест, моя подруга, жена моего брата, убаюкивающе что-то бормочет, кажется, даже сама не осознавая, что.
А я успокаиваюсь. И слова ищу.
Не могу держать такое в себе, сил никаких. А поделиться толком не с кем. Подруг близких не водится у меня, ну не с мамой же парней обсуждать? Чтоб она меня опять какой-нибудь психотерапевтической цитатой придавила?
Сашка, конечно, сейчас на гормонах и не особо соображает, причем, сама это признает и смеется.
На днях, вон, бутылочку в стерилизатор закинула и ушла. А оказалось, перепутала стерилизатор с посудомойкой… Как??? Вот и она не поняла.
