Я просто и прямо отвечаю на ее немой вопрос, едва заметно качая головой, чтоб не вздумала лезть.
Она и не подходит.
Стоит, смотрит, губу закусывает.
А затем разворачивается и уходит.
А мне больно.
Не выйдет у нас сегодня вечером свидания, да, Светик-семисветик?
Не судьба все же.
Звонок другу
— Не, вот твари, а? — Сеня осторожно трогает двумя пальцами челюсть, морщится, — и, самое главное, нихера не докажешь! Сам упал, сам ударился… И свидетелей вагон! Суки!
Я не реагирую, сижу себе спокойно на шконке, ковыряюсь в ногтях. Ну а чем еще заниматься в камере? Не с соседями же разговаривать?
Держать язык за зубами, не отсвечивать и не поворачиваться спиной меня еще в восемнадцать лет научили. В СИЗО, где суда ждал.
— Ты бы, браток, не кричал, — с соседней шконки раздается пропитый голос соседа по камере, — заебал. И так башка трещит.
Я отвлекаюсь от ногтей, удивленно смотрю на неопрятную кучу дерьма, которая неожиданно оказалась говорящей.
— Да пошел ты!
Сеня, здоровенный нервный чувак со сбитыми костяшками, подпрыгивает и прется к мужику. Видно, не до конца навоевался с ментами и хочет теперь отыграться на беззащитном пьянице.
Мне похер, я опять утыкаюсь в ногти.
Соседи разбираются, шумно и матерно, а я в очередной раз прокручиваю в голове события последних полусуток.
И вот очень мне интересно, учитывая, что никто меня спасать не кинулся, сколько еще тут просижу?
Сука Васильич! Неужели меня кинул?
Но это как-то тупо, учитывая, сколько сил и бабла в меня вложено…
Однако же факты — такая вещь…
Уже одно то, что меня за это время даже на допрос не вызвали, о многом говорит. И что привезли не просто в отделение, а в центр…
Неужели, слили? Но за что? Нет, понятное дело, я лоханулся. Неправильно себя повел, не предупредил Васильича о предложении Краса, не получил ценных указаний. И подставился по полной.
Теперь хер его знает, что делать.
То, что Крас меня сдал своей крыше, которая, судя по почерку, очень даже имеется и очень даже официальная, ежу понятно.
Но от этого же интересней, на самом деле!
То есть, Васильич по итогу получил то, чего хотел: информацию, кто управляет веселыми студентиками. Можно бы это все раскрутить и без моего дальнейшего участия. Выводи меня из игры, отправляй к белым медведям, или к бурым, или к верблюдам и дальше по тексту… И все.
Но, скорее всего, не так все просто и лайтово. Моя веселая карма со мной, не иначе.
И вполне возможен вариант, что это не крыша никакая на меня навела, а Крас ебанулся в конец и просто тупо сдал меня ментам.
Если так, то это печально. Совсем с мозгами не дружит депутатский отпрыск. Ворон-то порвет его, как тузик грелку. Должен же это понимать даже такой идиот, как Крас…
И мне в любом случае никак нормальную легенду не придумать, чтоб выйти отсюда беспалевно.
Как только начальство мое тайное начнет шустрить, продажные чины из полиции тут же доложат кому надо, кто тут за меня вступается.
И понятно сразу станет, что казачок я засланный, и все интересные Васильичу люди тупо лягут на дно. Ищи их потом свищи…
А если просто менты меня по чистой наводке повязали… Ну тоже рисковать нельзя.
Я бы не рисковал, например.
Максик, ты такой, сука, умный стал! Где же ты раньше мозги-то просрал? Когда бездумно дерьмо в кармашек свой положил?
В принципе, оно понятно, где.
В сладких губах Светочки-конфеточки оставил…
Мысль о рыжульке уже привычно отдается болью.
Ее взгляд острый сразу вспоминаю, лицо пустое, холодное. Словно на мертвеца смотрела. Странно так, вроде вот только живой был…
А уже все. Мертвый.
И в свете этой трагедии происходящее вокруг дерьмо неожиданно воспринимается… Никак. Никак оно не воспринимается.
Сижу, отстраненно анализирую происходящее, свой феерический проеб, входы-выходы из ситуации. И так это как-то легко, словно не о себе, родном и любимом, а о постороннем, совершенно чужом мудаке, так по-мудачески проебавшем все на свете. И в первую очередь, свою сладкую девочку.
То, что Света меня теперь и на пушечный выстрел к себе не подпустит, даже объясниться, понятно и логично. Как и то, что, если все разрешится нормально, то я и сам к ней не смогу подойти.
Либо буду работу продолжать делать, с которой только на тот свет уходят, либо, если все же Васильич меня сольет… Поеду второй раз зону топтать. По откровенно херовой, не особо уважаемой статье.
Пока сижу, раздумываю, соседи успевают подраться. Визгливый Сеня получает по хлебалу от спокойного похмельного дядьки и долго унимает кровь, стоя у умывальника в углу камеры.
Я даже не удивляюсь такому повороту событий. Дядька этот сразу показался мне непростым, хотя, вроде, ничего такого не делал.
Как притащили его, буквально через час после меня, в камеру, так он и свалился кулем на шконку и захрапел, распространяя вокруг себя плотный алкогольный духан.
Так мы и сидели с ним полдня до вечера, я — упорно разглядывая ногти и раздумывая о своей судьбе, а он — храпя и воняя на всю камеру.
А потом в камеру запихали Сеню.
Длинный придурок сначала суетливо бегал по периметру, бормоча и выкрикивая угрозы. Получалось у него невнятно, потому что по челюсти при задержании словил неслабо.
Ну а потом начал приставать к соседу, за что тут же и огреб.
Ко мне Сеня благоразумно не лез, видно, татухи и общий сумрачный вид отпугивали.
А еще возможно, что Сеня у нас — подсадной, как это часто бывает. Известный прием ментовской. Потому я с ним в диалог не вступал.
Дядька, поучив неугомонного Сеню правильному поведению в камере, опять заваливается на шконку.
А Сеня подсаживается ко мне.
— Слышь, чувак, — я только кошусь на него, усмехаюсь, и Сеня тут же исправляется, — то есть, я не то хотел… Короче… Хотел спросить, тут позвонить дают? Да?
— Конечно, чувак, — с готовностью отвечаю ему, радостно скалясь, — постучи в дверь, спроси телефон! Сразу дадут поговорить! Право на один звонок!
Сеня послушно подрывается и идет молотить по двери с криком, что ему срочно нужно позвонить другу.
Мы с дядькой наслаждаемся концертом по заявкам.
Ожидаемо появившийся в проеме двери мент, вместо телефона, хорошенько вламливает Сене по печени дубинкой.
