Иду, молча, только чувствую, что слезы по щекам текут. Реакция дурная такая у меня.
Надо много сказать. Надо про ребенка…
Неожиданно появившаяся из-под простыни рука, хватает меня и роняет прямо на грудь моего спасителя.
— Ой, — упираюсь, шепчу растерянно прямо в горячие губы, — ты что? Нельзя же так резко. У тебя контузия…
— Хренузия… Иди сюда, я так скучал, Светик.
— Но…
Больше я ничего сказать не могу, Макс меня целует. Да с таким жаром, что сразу становится понятно, никакой контузии там нет. Ну, а если есть, то вряд ли она на что-то сильно повлияла.
Я, как всегда, таю от его поцелуя, не могу противостоять, увлекаюсь, голова дуреет и летит…
И не сразу понимаю, что меня уже затащили на кровать, под простыню, уже руки горячие под сорочкой.
Каждое прикосновение — дрожью сладкой, которую не остановить. Я честно хочу это сделать, но не могу.
Он мне шанса не дает.
Как не было этих шансов с самого начала нашего знакомства, так и теперь нет.
— Светик мой… Я так скучал, — шепот окончательно сводит с ума, забываю, где я, зачем пришла, что хочу сказать… Да и потом это можно, потом.
Мы столько пережили, мы чуть не погибли… Мы успеем поговорить еще…
Он во мне — это так правильно, хоть и неожиданно. Смотрит на меня темными своими, жесткими, внимательными глазами, взгляда не отрывает.
— Максик… Ты что… — наконец-то осознаю я происходящее, но любое шевеление только насаживает меня сильнее на него, отдается дикой дрожью по телу. Хочется сойти с ума и забыть про все на свете. Просто отдаться ему, его рукам, его телу жадному…
Дверь в палату открывается неожиданно, и я не сразу понимаю, что мы не одни.
Только когда по палате проносится раскатистое:
— Это что тут, блядь, происходит?
Поворачиваюсь и привстаю, опираясь на голую татуированную грудь Макса.
В дверях стоят папа, мама, врач, медсестра и еще кто-то позади. И все смотрят, как я сижу верхом на Максе, в распахнутом халате и задранной сорочке.
— За дверь вышли! — рычит Макс, пытаясь привстать и одновременно меня прикрыть. Но смысла в этом нет, явка провалена полностью.
— Светочка! — ахает наконец-то мама, до которой доходит, что я не просто массаж своему спасителю делаю. А все гораздо… Глубже.
— Ах ты щенок! А ну отпусти мою дочь!
Макс вообще не торопится выполнить приказ папы, только крепче сжимает меня за попу.
— Вышли, я сказал, дайте ей привести себя в порядок.
Папа, посопев, как носорог, выходит, следом, горестно вздыхая, торопится мама с врачом и медсестрой.
Я делаю движение, чтоб спрыгнуть, но Макс дергает меня к себе и жестко двигается еще разочек, выбивая несдержанный стон.
— Вот так, рыжуль… Вот так… Не бойся ничего. Поняла?
— Да… Да!
— Ты моя хорошая…
Я спрыгиваю вниз, оправляю сорочку и халат, Макс набрасывает простыню на себя. В районе паха она существенно топорщится и я, несмотря на дикость ситуации, хихикаю.
Тут же, опять без стука, заходят папа и мама. В этот раз без врачей, что уже хорошо.
Практически, семейное собрание.
— Светлана! — голос папы официален до безумия, — выйди немедленно отсюда.
— Нет.
— Что-о-о?
Удивление папы можно понять, я впервые так разговариваю с ним. Мама только ахает.
— Не пойду я никуда. И хорошо, что вы пришли, я хотела в другом месте, но раз уж так… — выдыхаю, собираясь с силами, — мама, папа, это — Макс. Мой жених и отец моего ребенка.
И вот тут я впервые понимаю до конца значение словосочетания «Немая сцена».
Потому что она реально немая.
Я смотрю на изумленные лица родных, а затем поворачиваюсь к Максу, ожидая увидеть на его лице… Да не знаю, что, честно говоря. Получается, я все за него решила. Чуть ли не замуж выскочила, а он и не в курсе.
— Рыжуль… Охереть, рыжуль… — он притягивает меня к себе ближе, и лицо его — смесь самых невероятных эмоций: радость, удивление, немного настороженности… Но радости — больше всего.
Позади что-то говорят мои родные, папа, кажется, возмущается, мама его успокаивает.
Но мне не до них.
Я смотрю на большую татуированную ладонь Макса на своем животе и глупо улыбаюсь от радости.
2.
— Щенок ты дурной… Ну вот как ты так умудрился?
Васильич смотрит на меня с осуждением, но я-то знаю, что он доволен. И рад за меня. И вообще, хорошо ко мне относится. Потому что, если б не он… Если б он не рассказал Светику моему про меня всю правду…
Черт, даже думать про такое не хочу.
— Ну, Васильич… Ты же понимаешь…
— И, самое главное, почему не хочешь принять от Старицкого предложение. Хорошее же! Должность приличная. Денежная. Вкусная.
Да он издевается, не иначе!
— Васильич, я не хочу таким способом…
— А не все ли тебе равно, щенку глупому?
— Нет.
— Ну ладно… Есть у меня один вариант, где подняться можно быстро, там год за полтора идет…
— Туркменистан?
— Практически… Полярный круг. Город ты знаешь.
— Черт…
— Там есть одно дело серьезное, нужен человек, который город хорошо знает, людей в нем… И не вызовет вопросов.
— Если опасно, то я не могу, у меня жена… Беременная.
— Нет, не опасно. Просто… Непросто. И по условиям и по людям. Сам понимаешь…
— Понимаю.
— Вернешься через год капитаном оттуда. И прямо в мой отдел. Или, если захочешь, то к Волгину, он интересовался очень.
— Я в курсе, — усмехаюсь, припомнив, как Гор со своим приятелем Виком проедали мне мозг на прошлой неделе в бане у каменного полкана. О перспективах, развитии и прочем дерьме. Я обещал подумать.
— Ну, короче говоря, смотри. Ты у нас парень шустрый, прямо нарасхват…
— Не надо, Васильич, ты сам понимаешь, что, если б не родственные, мать их связи…
— Это да. Угораздило тебя правильно жениться.
— Я согласен.
— Погоди. Подумай, с женой посоветуйся… Она — девушка тонкая, принцесса…
— Она поедет со мной.
— А если откажется?
— Не откажется.
3.
— Нет!
— Макс, но почему…
— Потому что я не приживалка. И не собираюсь никуда по протекции твоего папы!
