Молодуха не растерялась, смело взглянула на Некраса, еще и спину изогнула, мол, любуйся, а что дальше, видно станет.
— Стыда у вас нет, охальники! — крикнула сердито, а взгляд с младшего Квита не спустила.
— Есть стыд-то, красавица, а сил на тебя не глядеть нету. Не сердись, но от такой-то красоты не отвернешься так просто. Уж не приворот ли? — Некрас бровь приподнял, словно удивился.
— Тебе, молодец, все хороши. Ай, не так? — сама косы от воды отжала и потянулась за понёвой*.
— Так, не так — не ведаю. А вот нынче кроме тебя никого не вижу, не замечаю, — и будто прилип взглядом к женщине красивой.
Вокруг шум-гам, парни гурьбой на берег высыпали, девушек смешили, разглядывали. А Некрасу хоть бы что — все на молодуху смотрит. Та не снесла горячего взгляда и заговорила первой:
— Меня Ружаной зовут. Муж до свадьбы Ружкой кликал, а как помер о прошлом годе, так и прозвание позабылось.
— Меня-то ты знаешь поди, да, Ружка?
— Все Решетово тебя знает, Некрас Квит, — подошла ближе, косы за спину перекинула.
— А коли знаешь, так и… — замолчал, ждал ее ответа.
— Приходи, как стемнеет к баньке старой. Она аккурат супротив мостка через Прилучу. На крыше конек надвое развалился. Узнаешь, коли охота будет.
— Охота, Ружана.
Вдовая пошла по тропке крутой, а Некрас все смотрел вслед, любовался, как косы по спине ее вьются, как мягко ступают небольшие ножки по зеленой мураве.
Уже в ночи Некрас тихо собрался. Накинул чистую рубаху, порты, в сапоге удобно нож устроил. А как иначе? Бывал уж в передрягах по ночному делу. На пороге осмотрелся и крадучись вышел со двора. У старой баньки оглянулся, никого не увидел и толкнул тяжелую дверь.
— Долго идешь, молодец, — Ружана молвила тихо, вздохнула глубоко, прихлопнула дверь за Некрасом и скинула с себя рубаху.
Он горячим взглядом прошелся по спелому женскому телу, не ответил, только качнулся к Ружане и обнял. А что говорить, когда вон оно, живое, горячее и дрожащее в его руках.
Много время спустя, когда уж рассветная муть пробивалась сквозь малое оконце баньки, Ружана счастливо выдохнула, улыбнулась и уронила голову на грудь Некраса: тот растянулся на лавке, в потолок смотрел бездумно, руки под голову себе положил.
— Выдумщик ты, озорник. Я такой-то любви сроду не знала, — целовала крепкую грудь, ласкала мягкими распущенными волосами. — Токмо стылый ты, никого кроме себя не любишь.
— Как не люблю? Тебя вон люблю…сегодня, — хмыкнул лениво. — Ай, не угодил? Так ты скажи, Ружка, я удоволю так, как пожелаешь.
— Охальник, — засмеялась и оттолкнула жадные его руки. — Не о том я, Некрас. Сердца в тебе нет, любви.
— А что это за зверь такой любовь, а? Все твердят о ней, а кто ее видел? Чуял? Все к одному сводится, Ружана. Мы как раз то самое сейчас и вытворяли. Не так?
— Разве это любовь? Это плоть неугомонная. Любовь — иное дело, — вздохнула Ружка, прошлась ласковой ладошкой по тугому Некрасову животу.
— Не знаю, красавица. Люблю, как умею. Скажешь не сладко тебе? — Некрас схватил ее, подмял под себя, навис.
— Сладко. Люби еще…
Проснулась Ружана одна. Солнце высоко на небо забралось, светило и согревало. Вдовица потянулась сладко, принимая радостно свою женскую истому, оглянулась и увидела на лавке подле себя серебряную деньгу. Хотела брови свести сердито, но передумала. Подарок уж очень щедрый. А любовь…Так может прав Некрас? Нет ее, и не будет никогда.
От автора:
Ремарки в конце каждой главы.
В тексте будут встречаться просторечные выражения, автор не станет делать сносок, предполагая, что читателю известны значения слов.
Велес — "скотий бог" в славянской мифологии — покровитель домашнего скота и богатства, воплощение золота, попечитель торговцев, скотоводов, охотников и землепашцев.
Холопка (холоп) — лицо, находившееся в зависимости по форме близкой к рабству.
Волхв (волхвы) — (др. — рус. вълхвъ «кудесник, волшебник, гадатель») — древнерусские языческие жрецы, осуществлявшие богослужения и жертвоприношения, которым приписывались умения заклинать стихии и прорицать будущее. Волхвы составляли особый социальный слой.
Закуп — упрощенно — должник. Хозяин не имел права распоряжаться личностью закупа, в отличие от раба, и после отработки долга закуп вновь становился лицом свободным.
Вече — народное собрание в древней и средневековой Руси — и во всех народах славянского происхождения, до образования государственной власти — для обсуждения общих дел и решения вопросов общественной, политической и культурной жизни; одна из исторических форм прямой демократии на территории славянских государств.
Весь — многозначный термин, в данном случае — древнерусское слово для обозначения деревни.
Понёва — женская шерстяная юбка замужних женщин из нескольких кусков ткани.
Глава 2
— Беги, беги, Медвянушка! Капелька моя, кровиночка, — мать обнимала крепко, целовала мокрые щеки и заплаканные глаза. — Помни про схрон. Помнишь?
— Помню, все помню, — Медвяна вцепилась в рукав матушкиной рубахи все боялась отпустить. — А ты? Мама, ты как?
— Не думай. Беги! К бабке Сияне беги. Спрячет. Схоронись и не вылезай пока я не приду. Слышишь, капелька моя? — мать поцеловала в последний раз и вытолкнула дочь в морозную темень с задней двери богатых хором. — Храни тебя Лада Матушка*.
Медвяна, утопая в сугробах, пробиралась задками к малой соседской избушке, а за спиной слышались крики, вопли, лязг мечей. Страшно, ох, страшно! Более всего за мать тревожилась. Все вернуться хотела, но отец велел слушаться, вот и пришлось. Ведь не холопка, а родовитая — отцовское слово крепко блюла.
Добралась до избы, когда позади всполохи огненные замерцали. Жгут! Лютуют дружинники Военега Рудного!
— Сюда, сюда, — Вейка, дальняя родня Медвяне, манила рукой с обледенелого крылечка. — Бабка спрячет.
Затащила в сени, подпихнула в спину. Бабка Сияна перехватила растерянную девушку, приподняла дверцу подпола и толкнула вниз по приступке крутой.
— В угол забейся. Там ямка. Ляг в нее, я тебя землей закидаю. Вейку опосля схороню рядом-то. Молчком, деваха, молчком сиди, инако услышат лиходеи.
Медвяна лежала в студеной земляной ямке ни жива, ни мертва. Бабка проворно накинула на нее полотнище старое, драное и землей присыпала. Чуть погодя зашебуршалось снова: Вейкин голос и копошение.
— Девки, тихо тут! Род*, спаси и сохрани. Отведи напасть, — бабкины тяжелые шаги и стук дверцы.
А потом тишина — могильная, земляная — укрыла Медвяну. Она не слышала Вейкиного дыхания, не ощущала ничего, кроме ужаса и слез, что текли по щекам, попадали в рот, солонили и горчили. Все замерло вокруг, затишилось, словно лес перед бурей.
