— Спаси тя… — вот и все, что молвил Некрас отцу.
— Обозом пойдет заместо меня Местята, а я с тобой на насаде. Дойдем до Лугани быстрее, — Деян скинул мятль. — Парит-то как, Некрас. Изжаримся. Ты вот, что скажи мне кто та девка-то?
Некрас только вздохнул, брови свел к переносью, запечалился.
— Че? Отлуп дала? Будя врать! Тебе?! — хохот старшего Квита полетел по широкой новоградской улице. — Вот молодец девка!
— Будя ржать! — Некрас насупился так, что смотреть стало страшно.
— Стыдобень! Квитам еще никто не отказывал.
Все то время, что сын и отец шли к насадам, Деян смеялся, подзуживал и добился таки от Некраса ответной улыбки. А уж после подбодрил и взял с него обещание, что обскажет в подробностях о той паве, что отворотила сынка от богатого приданого и красавицы-невесты.
От автора:
Ушкуйники — речные пираты. Это упрощенно. На самом деле история возникновения ушкуйников очень интересна, их выделили в особенный класс населения, но вне каких-либо общин, этакие вооруженные дружины под парусом — независимые и грозные.
Знич — оберег, одно из назначений — защита и помощь в сложных ситуациях, требующих мудрого решения, отваги.
Купеческая община — на Новгородское вече собирались уважаемые представители общин: торговых, военных, ремесленных и т. д. Вопреки расхожему мнению вече не было сборищем кричащего люда. Это был настоящий совет мудрых мужей (иногда и женщин). Упростила объяснение, дабы не утомлять Читателя.
Глава 18
Свирка поутру тиха, мила и покойна, будто спящая девушка или младенец рядом с матерью. Нежные, светлые воды катятся неспешно, манят прохладой и свежестью, блазнятся защитой от жаркого солнца.
По неспешному течению, вниз по реке идут себе спокойно лодки-однодеревки. Крепкие руки рыбаков тянут сети, гнутся привычно спины, одолевая работу, вынимая улов.
— Тишка, опять заснул? — голос отца выдернул Тихомира из полусна-полуяви. — Шевелись, инако на торг не поспеем. Пахать через две седмицы, стало быть надоть рыбы поболе собрать. Да очнись ты, снулый!
— Слышу, бать, не глухой, — с тяжким вздохом принялся Тиша помогать отцу, все надеялся, что тот помолчит и даст покоя.
Но не тут-то было…
— Деньги нет совсем. Рыба уходит. На днях веди в дом Нельгу Сокур. Без ее бортей по миру пойдем. Что лупишься? Вено за нее давать некому, чай не ближняя родня Новикам. Да не жалей девку! Приведешь, пущай работает. Видал я руки-то ее, уж дюже белые. Работой не плющила видать. Задарма кормить ее не стану.
— Приведу.
Тихомир давно уж ждал от отца таких слов, вот и дождался. Стало быть, придется держать разговор с Нельгой. Про себя Голода думал о том, что пора бы извергнуться из рода, скинуть с плеч лишнюю докуку, поселиться у Нельги, а уж потом и вовсе перебраться из шумной Лугани в малую весь и там уж домок ставить. Чай борти кормят везде, да и рек рыбных в округе немало.
Более не сказали сын с отцом не слова, занялись работой, а уж по полудню, когда солнце палило вовсю, вернулись в Лугань. Пока братья и дядьки Голодавые таскали рыбу, Тихомир искупался в прохладной воде, провел пятерней по пышным светлым волосам и направился к Нельге.
Увидал ее через воротца — девушка шла из своего домка к сеннику, несла в руках большой мешок — по всему видать не тяжелый.
— Тиша? — улыбнулась светло, похорошела вмиг. — Ты как тут? Случилось чего?
Тихомир не ответил, подошел ближе, забрал мешок из рук Нельги и потянул к сеннику, что стоял в дальнем углу подворья. Втолкнул девушку в темное его нутро, притворил дверь.
Трав-то в сеннике полным полно. Аромат дурманный, такой, что словами не передать: свежий, сладкий, горький и все сразу.
— Тиша… — она и договорить-то не успела.
Тихомир кинул мешок в угол, потянулся, обнял тонкий стан и к себе прижал. Думать о плотском себе запретил, зная уж, что вольные мыслишки ему не в помощь, а во зло.
— Скучала? — прошелся большой ладонью по груди высокой, смял рубашку в горсть, уцепил мягкую девичью плоть. — Как вернулись с верховьев, так ты и двух слов мне не молвила. Ай, разлюбила?
Ткнулся губами в ее губы, поцеловал.
— Ты что, Тишенька? — голос ее дрогнул, но Тихомир и думать не стал о том.
Цветочный запах Нельги ударил в голову хмельным чем-то, раззадорил. С того и принялся целовать еще крепче, но приметил, что Нельга не шелохнулась, не ответила.
— Не рада? Что так, Нелюшка? — руки от нее убрал, отступил на шаг малый. — Моей будь. Хучь завтра ко мне перебирайся, а потом и обряд справим. Вено-то за тебя давать некому.
— Тиша, ответь, люба я тебе? Почему обряда просишь? — Нельга не двигалась, строго смотрела в глаза Тихомира и тем удивляла.
— Говорил уж, Нелюшка. Люба. Инако и не просил бы моей стать. С чего речи такие? — сердиться начал, но виду не подавал.
— Давеча говорил, что Цветава жар-птица, не я вовсе. Нужна я тебе? Дорога ли? — Нельга ждала ответа, а Тиша взъярился.
— Нельга, сама не видишь? Стал бы я тебя за себя брать, если бы не дорога была? Зачем мне жар-птица? В небеса лететь? Ты мне нужна, тут в яви, на земле, — голос повысил, брови насупил. — Ты скажи, пойдешь, нет ли? Батька ответа ждет.
— Батька? А ты? Ты-то, Тиша? — Нельгины глаза сделались темными, опасными, такими, которых Тихомир никогда и не видел у неё.
— А я что? Я тоже жду. Работы невпроворот, поспешать надоть до пахоты. Вторым днем собирайся, все бабы Голодавые идут сети тянуть. Вот и ты с ними. А обряд уж как-нибудь. Не до того сейчас, Нельга.
После этих слов сделалось с тихой девушкой и вовсе несусветное! Выпрямилась, голову высоко вознесла, брови вскинула и руки сложила на груди. Тише поблазнилось, что перед ним вовсе не безродная Сокур, а ни много, ни мало княжна Новоградская.
— Вон оно как? — голосом Нельга тоже изменилась. — Стало быть, руки рабочие надобны? Ты мне обскажи, Тихомир, борти-то мои никак Голодавым отойдут?
— Так все по уряду, Нельга. Ай, нет? Жена к мужу добро свое перевозит, — Тихомир аж залюбовался девкой — до того хороша стала, до того горда и вольна, что не передать.
Шевельнулось в парне плотское, обдало горячим. Смотрел, и не узнавал тихую Нельгу, желал ее сейчас так, как никогда. Уд в портах высоко взметнулся, руки сами собой в кулаки сжались, будто упреждали хозяина: «Держись, терпи, скоро возьмем ее».
— По уряду? А где ж вено мое? — наступала, сверкала взглядом, волновала гордой статью. — Коли батька твой ответа ждет, то и я жду вена за себя. Вон хучь Богше снеси, уж давно родня мне, пусть и не по крови. А я еще и подумаю, надо ли мне за рыбака-то простого идти. Спину гнуть послушно и руки работой маять.
