Продовольственные ряды выделялись свисавшими на крюках, у входов в лавки, тушами баранов, и сложенными у стен, «штабелями», мешками с импортным сахаром и мукой. Сахар, поступавший из Советского Союза, слыл среди горожан лучшим.
Богатства прилавков рыбного ряда, местоположение которого можно было определить совершенно точно по шедшему оттуда «особо сильному зловонию», не поддавались описанию. Именно там чаще всего и мелькали в толпе «пейсы йахудов», то есть местных евреев, проживавших в Ходейде в отдельном квартале (всего же их в Йеменском Королевстве насчитывалось в то время, свидетельствует В. Шнейдеров, 40 тыс. человек).
В «ремесловых рядах» кожевенники шили сандалии, патронташи и пояса для кинжалов. Базар заканчивался воротами, выходившими на площадь, усыпанную кофейнями. Всегда наполненные народом, они считались лучшим местом для отдыха и деловых встреч. Там, за чашечкой кишра, потягивая наргиле, часами просиживали и горожане, и заезжие гости. Время от времени заглядывали туда музыканты. Устраивал представления старик-заклинатель змей, «местная знаменитость». «Стайками», то и дело, проносились мимо «нагие ребятишки». На шее каждого из них имелся кожаный ремешок с голубой бусинкой – талисманом от сглаза.
За городской чертой располагались кузницы, где «остатки рельс» строившейся когда-то французами железной дороги, но так и недостроенной, как рассказывает В. Шнейдеров, – пускались мастерами на изготовление гвоздей, кинжалов и ножей.
На берегу моря стояли сооружаемые и ремонтируемые парусники – самбуки. Здесь же дымились печи, в которых «выломленные в море коралловые рифы превращали в известь».
Пресной воды в городе не хватало. Ее доставляли из колодцев, что «километрах в трех от Ходейды». Стоила она недешево и потому использовали ее экономно. Проживавшие в Ходейде европейцы, в том числе и сотрудники «Востгосторга», брали питьевую воду на заходивших в порт пароходах.
Нравы в городе царили строгие. Женщин, пойманных на занятии проституцией, и мужчин, уличенных в употреблении алкоголя, нещадно пороли, притом публично, на самой людной площади города – базарной.
Погода в Ходейде круглый год стояла жаркая. Не приносили облегчения и ночи. Они «насылали на жителей города», отдыхавших на крышах домов, «мириады комаров и стаи летучих мышей».
Зажиточное население Ходейды, представленное купцами, чиновниками и офицерами, жительствовало в «квартале знати», у моря, в глинобитных домах в три и четыре этажа, «окруженных со всех сторон, как крепости, мощными стенами».
В окрестностях города, в соломенных хижинах, ютилась беднота: рыбаки и портовые грузчики (хаммалы). Последние из них, хаммалы, являлись потомками рабов-африканцев, суданцев и абиссинцев, завезенных в Аравию работорговцами. Смешавшись с арабами, они образовали «особую расу метисов», из которой и набирали хаммалов. Почти голые, «прикрытые только куском ткани, обернутым вокруг бедер», в белых вязаных шапочках, они «вереницами передвигались» по порту, «перетаскивая на себе огромные тюки». Получали за 12 часов работы, в удачный, заметим, день, 60–70 копеек в пересчете на наши деньги, что «едва позволяло им сводить концы с концами». За каждую ходку с грузом – от пристани до склада – хозяйские приказчики, «с мешками медных денег» у ног, прятавшиеся от солнца под навесами, выплачивали проходившему мимо них хаммалу (с грузом на спине) по 2–3 копейки. Тот из них, у кого руки были заняты, «брал монету в рот, закладывая ее за щеку языком». Хаммалы представляли собой одну из низших каст среди местных жителей; и поэтому носить оружие им запрещалось.
Помимо артели хаммалов, имелись также артели плотников, водовозов, лодочников, дубильщиков, рыбаков, работниц и работников кофейных факторий, то есть сортировщиц кофейных зерен и тех, кто очищал эти зерна от шелухи. Во главе каждого цеха стоял выборный старшина. Цехом сортировщиц управляла «отвратительная», по выражению В. Шнейдерова, негритянка – «развратница, наркоманка и сводница».
Промышленности, как таковой, в Ходейде в 1929 г. не существовало, как, впрочем, и машинного производства. Кустарным способом мастерицы ткали в своих жилищах цветные паласы, а «женщины-кофейницы», как их называет наш кинематографист, вручную сортировали зерна кофе. На окраине Ходейды изредка «попыхивала маленькая мельница», приводимая в действие керосиновым моторчиком. Автомобилей в городе насчитывалось только три. Два из них, «ломаных-переломаных», принадлежали принцу, а третий – торговцам-итальянцам. По особо торжественным случаям автомобили принца приводили в порядок; но по прошествии какого-то времени они опять выходили из строя.
Побывали кинематографисты и на «кофейных факториях» Ходейды. Самые крупные из них, по рассказам В. Шнейдерова, принадлежали тогда фирме «Братья Ливрато», экспортировавшей йеменский кофе во все страны миры, а также шейху ‘Умару, родственнику правителя Йеменского Королевства, «владельцу нескольких лучших домов в Ходейде». Двор этой крупнейшей кофейной фактории представлял собой некое плато с «горами из кофейных зерен». Кофе привозили туда прямо из мест его сбора, в зеленой кожуре. Зерна от нее очищали с помощью огромных каменных жерновов. Профессия «чистильщиков кофейных зерен» считалась высокооплачиваемой; зарабатывали они – в пересчете на русские деньги – до 80 копеек в день.
Очищенными от кожуры кофейными зернами, сваленными в кучи, занимались сортировщицы. Работу эту выполняли жены и дочери хаммалов, то есть портовых грузчиков, а также рыбаков и лодочников. Руки и ноги некоторых из них украшали дешевые серебряные браслеты, носы – серебряные кольца, а шеи копошившихся рядом с ними голых детишек – простенькие амулеты. Бритые головы ребятишек венчали «курчавые чубы», считавшиеся у йеменцев лучшим оберегом от сглаза.
Заработок сортировщиц кофейных зерен за полный рабочий день, «от восхода до заката», составлял 10–15 копеек. Сортировали зерна кофе вручную, с помощью плетеных подносов-решет. Отсортированные зерна кофе собирали в корзины, и относили в специально обустроенные для ссыпки и хранения места. Там кофейные зерна взвешивали и расфасовывали по мешкам, весом по 100 кг каждый. Из Ходейды йеменский кофе поступал на ведущие кофейные биржи мира – в Нью-Йорк, Геную и Гамбург.
Когда в гости к советским кинематографистам, проживавшим в доме-фактории «Востгосторга», приезжал принц, то первым в помещение, согласно протоколу, входил начальник местной полиции, держа на вытянутых руках «отделанный золотом ятаган принца», символ «держателя власти» – наместника имама в Тихаме.
Если обедали у принца, то под окнами его резиденции непременно играл военный оркестр, состоявший из «15 одетых в белые одежды музыкантов, во главе с турком-капельмейстером». Надо сказать, что музыка, исполняемая ими, замечает В. Шнейдеров, переносилась с трудом. Даже верблюды, стоявшие у ограды, и те ее едва выдерживали и начинали истошно орать.
К столу подавали целиком зажаренного барашка, «начиненного рисом, изюмом и фисташками». За барашком следовал «с десяток других блюд, круто приправленных перцем, имбирем и прочими пряностями». После приема пищи переходили в кофейную комнату, где всем присутствовавшим на трапезе предлагали «кофе с кальяном». При этом кофе, приготовленным из растолченных в ступках зерен, угощали только гостей-чужестранцев; арабы попивали кишр.
