Впоследствии картину вывозили из музея дважды, по политическим соображениям. В 1962 году Андре Мальро, известный писатель и на тот момент министр культуры Франции, отправил ее за океан, в Вашингтон и Нью-Йорк, где картину увидели полтора миллиона человек, включая президента Джона Кеннеди и его супругу Жаклин. По подсчетам журнала «Нью-йоркер», каждый из них имел всего четыре секунды на обозрение картины, но тем не менее с полным правом мог говорить: «Я ее видел».
В 1974 году, несмотря на горячие протесты тех, кто считал, что картина не должна вновь подвергаться риску, ее перевезли на самолете в Токио, по случаю подписания дипломатических и торговых соглашений между Францией и Японией. Однако опасность исходила не только от перевозок. В 1956 году настал момент славы для боливийского туриста, бросившего в картину камень и повредившего красочный слой у локтя Моны Лизы. Психически неуравновешенный посетитель объяснил, что атаковал «Джоконду», так как первоначально задуманное им убийство аргентинского президента Перона оказалось намного более трудным делом! На «Джоконду» предпринималось еще два «покушения»: в 1974 году, в Токио, женщина попыталась распылить на нее красную краску, а в 2009-м россиянка бросила чашку, попавшую в пуленепробиваемое стекло.
«Мона Лиза» прибывает в Токио. 17 апреля 1974 г. Keystone Pictures USA / Alamy Stock Photo
«Мона Лиза», выставленная в Вашингтоне. Слева направо: президент США Джон Кеннеди, Мадлен Мальро, министр культуры Франции Андре Мальро, Жаклин Кеннеди, вице-президент США Линдон Джонсон. IMAGNO/Votava / Archivi Alinari, Firenze
Глава IX
«Джоконда» сквозь века
Девятнадцатый век: рождение мифов о Леонардо и «Джоконде»
Кража «Джоконды», безусловно, способствовала нынешней неувядающей популярности картины. Но это был лишь последний отрезок долгого пути, сделавший ее одним из наиболее почитаемых шедевров. Кто первым начал размышлять о загадочной улыбке Моны Лизы? И кто сделал ее всемирно известной? Чтобы ответить на эти вопросы, нам нужно отправиться на двести лет назад.
Наполеон любил ее, как уже говорилось, до такой степени, что повесил в собственной спальне, но в целом в начале XIX века «Джоконде» уделяли мало внимания. Леонардо в те времена был не слишком известен.
Лишь в середине XIX столетия, с распространением во Франции позитивистской, светской и рационалистической, если не сказать антиклерикальной культуры, Леонардо стал вызывать интерес французских писателей и интеллектуалов как универсальный гений, ученый и художник одновременно. В нем видели «натурфилософа», который не работал по заданиям пап, в отличие от Рафаэля и Микеланджело, и отбросил все религиозные догмы. На самом деле о Леонардо знали довольно мало: его заметки и рисунки хранились в различных местах, причем значительная их часть еще не была обнаружена, а изобретения в основном остались нереализованными. Картины же, кроме «Джоконды» и «Тайной вечери», в то время сильно поврежденной и еще не реставрированной, были плохо известны и труднодоступны.
Таким образом, «миф» о Леонардо способствовал более широкому знакомству публики с его работами – а не наоборот. Леонардо занял привилегированное место во французской культуре, и Лувр начал собирать его картины и рисунки. Чтобы окончательно узаконить эту символическую связь, была создана серия полотен, изображающих художника на смертном ложе и Франциска I, пребывающего рядом с ним, а порой даже обнимающего его. (Это не соответствует истине: французского короля не было в комнате, где умер Леонардо, – там присутствовал лишь его верный ученик Мельци.) Самым известным из них стала картина Энгра «Франциск I у постели умирающего Леонардо да Винчи», написанная в 1818 году (см. ниже).
.
Жан Огюст Доминик Энгр. Франциск I у постели умирающего Леонардо да Винчи. 1818. Пти-Пале (Городской музей изящных искусств Парижа). Mondadori Portfolio / akg-images
Самым знаменитым произведением Леонардо в то время была «Тайная вечеря». Так, например, Диккенс, видевший ее в 1844 году, отмечал: «В старой трапезной пришедшего в упадок монастыря Санта-Мария делле Грацие находится, возможно, самое известное в мире произведение искусства – „Тайная вечеря“ Леонардо да Винчи».
В конце XIX века положение дел стало меняться. С 1851 по 1880 год появилось множество копий «Джоконды», предназначенных для продажи образованным и состоятельным людям. Что касается гравюр в дешевых газетах и журналах, то они не могли передать знаменитого леонардовского сфумато, пока в 1857 году итальянский гравер Луиджи Каламатта не добился намного более высокого качества репродуцирования – и произведение немедленно стало популярным.
Между тем вокруг «Джоконды» складывался литературный миф. Шарль Бодлер упоминает Леонардо в стихотворении «Маяки», включенном в сборник «Цветы зла» и посвященном великим деятелям искусства (не уточняя, однако, чья улыбка имеется в виду – Джоконды, Богоматери, святой Анны или святого Иоанна Крестителя): «О Винчи – зеркало, в чьем омуте бездонном // Мерцают ангелы, улыбчиво-нежны, // Лучом безгласных тайн, в затворе, огражденном // Зубцами горных льдов и сумрачной сосны!»
[44]
Однако в моду у интеллектуальной элиты картина вошла прежде всего благодаря Теофилю Готье, представившему Джоконду как роковую женщину, порождение ангельского и одновременно дьявольского начала, как «сфинкса красоты» с завораживающей и таинственной улыбкой: она «обещает неведомые наслаждения», «смущает нас своим видом, исполненным превосходства», ее взгляд, «проницательный и бархатистый, полон обещаний», она «смеется над зрителем с такой грацией и нежностью, таким сознанием своего превосходства, что, глядя на нее, мы робеем, как школьники в присутствии герцогини». С тех пор, по словам ученого Дональда Сассуна, женщина на портрете, созданном более трех столетий назад, «исчезает под нагромождением мужских фантазий». Иными словами, она стала если не секс-символом, то по крайней мере секс-иконой второй половины XIX века.
Литературного критика Уолтера Пейтера воображение унесло (1869) еще дальше. Стоит процитировать отрывок из его сочинения: «Поставьте ее рядом с белыми греческими богинями или прекрасными женщинами древности, и как бы их глубоко взволновала эта красота ‹…›! Все мысли, весь опыт мира врезались в эти черты ‹…› Тут животность Греции, сладострастие Рима, мистицизм средневековья с его церковным честолюбием и романтической любовью, грехи Борджиа. Она древнее скал, ее окружающих, подобно вампиру, она много раз умирала, и ей ведомы тайны могилы, она ныряла в глубокие моря, и ее окружает полумрак отошедшего дня; она торговалась с купцами Востока за редкостные ткани…»
[45]
