Костя с Мишей уехали к Юле в Ленинград.
Вчера приходила Вера, её мать всё ещё здесь, но Вера будет жить у нас до лета. Я рада. Если бы она переборола своё дурацкое упрямство и стала играть при отце, я бы её полюбила.
А Костю, я уж убедилась, переделать невозможно. Грубость и страсть к нелепым выходкам въелись в него, очевидно, с детства, и он сам их не замечает. Это не его сущность, если бы он видел в других такое, сам осудил бы, но не видит. Я не иду на путь столкновения, а стараюсь предотвратить конфликты. Когда мы познакомились с Костей, он мне виделся как очень чуткий человек, но это не так. У него ко многому есть хорошее чутьё, но в некоторых отношениях он совершенно слеп. Результаты своих ошибок отрицает, а все хорошие результаты охотно приписывает себе. Если Вера до сих пор не приручена, то это его вина, но всё, что пробудилось в ней хорошего, Костя приписывает своему влиянию. А мне кажется, в том добром, что есть в моих детях и чужих, вверенных мне, всё-таки отчасти мои труды.
Удивительно, как легко Костя относится к детям, вероятно, поэтому не может оценить, какая для меня мука были и Глеб с Лёвой, и эта Верочка. Если бы он это оценил и когда-нибудь выразил мне признательность! Ведь всё-таки я стараюсь для них из-за него, потому что они его дети, а он думает, так и надо, как будто это ничего мне не стоит. Возможно, я достаточная эгоистка, раз так говорю. Но если бы у Веры, Глеба и Лёвы не было матери, я бы нисколько не тяготилась своими обязанностями, я бы воспитывала их по своему желанию, жалела бы их и имела бы право на ответное чувство. Но у нас не так – я их воспитываю и учу, а от любви открещиваюсь: у вас есть мать, любите её.
22 января
Скучно мы живём в этом городе. Некуда пойти. Была бы я в Петрограде, пошла бы в музей. Здесь – ничего… Сегодня снег. Серое небо, белая земля, и все люди ходят серыми и чёрными пятнами. Хоть бы одевались поярче, но наши северные вкусы тянут нас к таким же скучным цветам, как наша природа. Я всегда бываю рада, когда вижу красный или пёстрый платок. Люди наряжаются только для себя, а хорошо было бы, если бы они понимали и своё место в общей красивости. Ведь инстинкт подсказывает же большинству, что зелёное нехорошо летом, вот и модницы хоть бы иногда догадывались, что красный, синий и вообще яркий цвет весел и живит на белом фоне снега.
Будучи совершенно неверующей, я с особенным чувством смотрю на церкви. Мне нравятся они и потому, что слышали много искренних молитв, и потому, что они всегда красивы.
23 января
Сегодня услышала, что Ленин умер. Первую весть принесла баба-молочница: «Слышали, царь-то умер?» Я не поняла: «Какой царь?» – «А Ленин!» Федот объяснял прислуге и прачке: «Такого человека потеряли, какого и не было, и не будет! Он всех нас от смерти, от гибели спас!» Я спросила: «От какой смерти?» – «От помещиков и капиталистов!»
Боязливая публика опасается перемен, хотя какие могут быть перемены от смерти лица, уже столько времени бывшего не у дел? На ГПУ и некоторых других зданиях висят чёрные флаги, но они почти незаметны. Вчера все вечера были прерваны, кроме театра, который благополучно доиграл «Гугенотов».
Юле новость принесла маленькая больная полечка, шепнула на ухо: «Чёртик умер! Вот хорошо-то!» Юля, узнав, кто такой чёртик, не согласилась, и они с девочкой повздорили.
Девочка Верочка
Екатеринбург, июнь 2018 г.
Я знаю Княжну, страшно сказать, больше сорока лет.
При этом я её совершенно не знаю.
Не знала до сегодняшнего дня.
Ирина Николаевна Тарновская-Тараканова – дочь своего отца, вдова моего брата и мать Андрюши. Алкоголичка и грубиянка. Не интересуется ничем, кроме телесных радостей и вредных привычек: выпить, покурить, «потрахаться с нормальным мужиком» – вот предел её мечтаний. Я ни разу в жизни не видела её с книгой или хотя бы с компьютером – это единственный известный мне человек, не умеющий им пользоваться. Даже моя мама умеет включать и выключать наши «дрова», но Княжна, по её собственному выражению, «без понятия», как подойти к ноутбуку.
С мамой у Княжны сложились в последние годы ласковые, заботливые и предупредительные отношения. Она как будто бы её родная дочь, а я – падчерица из сказки, которая каждый месяц ходит за подснежниками в суровый морозный лес. Мои европейские заработки с трудом покрывали обязательные платежи, ведь я платила ещё и по кредитам, тщетно мечтая закрыть хотя бы один – но вместо этого писала заявления на увеличение кредитного лимита.
Иначе нам было просто не выжить.
Иру не интересовало, кто и как будет выплачивать Долг. Она жила в постоянном алкогольном дурмане, под защитой вечно пьяных – наверное, римских! – богов. Видела всё расплывчатым, затуманенным, а потому ненастоящим и нестрашным.
Когда я вернулась из Парижа и объявила, что отныне у меня нет работы, а значит, и возможности выплачивать Долг, мама заплакала. А Княжна, которая по какой-то удивительной случайности была в те дни дома, сказала:
– Не журись, Ксанка, я что-нибудь придумаю!
Я отмахнулась, как от мухи. Что она могла придумать? Украсть бутылку пива в супермаркете и продать её на углу? Почему она не придумала это «что-нибудь» раньше? Ведь до того, как Саша предложила мне работу в агентстве Изабель, я больше двух лет бегала по ученикам и в конце концов ушла из университета, потому что частники больше платили. Но нам всё равно не хватало, Долг поглощал все мои поступления. Я познакомилась с Танечкиным ростовщиком и взяла у него крупную сумму, я продала всё, что могла продать, включая ценную папину коллекцию марок (её хватило на два транша). Ира видела, как тяжело мне выплачивать Долг, в кого я превратилась за эти годы. Так почему она ничего не придумала раньше? Сейчас сумма уже много, много меньше, и всё же…
Я смотрела на кучу купюр, похожих на опавшие листья. Красные «пятиштучки» (Ирино слово) и голубоватые тысячные. Много.
– Где ты, как ты?.. – Я не находила слов и боялась услышать что-нибудь страшное. Ира принесла эту кучу без всякого почтения в старом, ещё папином походном рюкзаке.
– Помнишь ту шкатулку, которую мне подарила твоя мама?
– С девочкой Верочкой? Конечно, помню!
– Она не Верочка, она – Аделина, – важно сказала Княжна. – Этих шкатулок было выпущено, как бы это сказать… – Она щёлкала пальцами, пытаясь вызвать из памяти нужное слово.
– Ограниченное число?
– Ну да, типа того. Всего было сделано шесть шкатулок, шесть девчонок, имена у всех разные – Ирена, Марианна, как-то так. Наша – Аделина. Они немецкие, и вообще-то им больше ста лет. За ними куча музеев охотится, но я нашла одного дядьку, который собирает эти шкатулки для себя. И он отвалил мне, сколько попросила. Даже не торговался! Такой довольный был!
– Никакая шкатулка не может столько стоить!
– Если ищешь всю жизнь – может.
Попросила Княжна немало. Теперь Долг с большой буквы точно получал шансы превратиться просто в долг. Даже если истратить сколько-то на жизнь, а то мы уже забыли, каково это: тратить деньги на что-то прекрасное и необязательное. Можно, например, пойти в кино. Или постричься в парикмахерской, а не стричь друг друга. А может, этого хватит, чтобы закрыть Долг вообще?..
