Про Мишу мне сказали, что он последнее время находится в депрессивном состоянии, постоянно плачет и просится домой. Свидания были обычно краткие, так как Миша ничего не говорил и ни на что не реагировал. Свидания пугали и расстраивали, пугала и нервная обстановка больницы.
12 июня Юля уехала с театром на Кавказ, у Фёдорова был очень жалкий вид, он её обнимал и целовал, пока было возможно, а потом, стоя у окна вагона, казалось, готов был плакать, но спасся папироской. Звонков мы не слыхали, поезд как-то неожиданно пошёл.
Свою историю с К.К. я ему в черёд рассказала. Странно, Володя, как и все, тоже думал, что это несерьёзно, вернётся… Вот ведь все так говорили и мне внушали, а я хоть и не верила, но старалась себя убедить. Но нет, уж если человек смог допустить такой финал годам чистой, верной любви и дружбы, то если он и вернётся, такому возвращению цена грош. Оно будет такое же своекорыстное, как и вся его жизнь со мной. Всё же я собиралась вернуться в Свердловск и в Новочеркасск написала отказ.
25-го вечером Миша вдруг открыл глаза и увидел меня. Глаз не закрыл, а долго смотрел – выражение лица безумное и удивлённое. Потом стал что-то вспоминать – лицо изобразило такое мучительное напряжение, что я попросила его закрыть глаза, и он тогда облокотился на мою руку, стал неподвижно сидеть, как спящий, со спокойным лицом. После этого он заговорил. Сперва это были исключительно обрывки фраз, неясные, потом всё чище: Как это?.. Что… Это, ну… Конечно… ведь… А это… – и всё в таком роде. Я просила, скажи: «Миша». Повторил. Подходили врачи. Пришёл любимый санитар Павличенко: «А ну, Миша, как моя хвамылия?» Он ответил: «По».
Надо сказать, что в это время Миша казался более разумным, чем даже в следующие месяцы, глупостей никаких не говорил, всё было реально и деловито. Он помнил Санчика и Ксеничку и, когда я ему сказала, что они скоро приедут, спросил: «Одни?» Себя он считал поправляющимся от тяжёлой болезни, говорил: «Я скоро поправлюсь».
Уродливая кристаллизация любви
Екатеринбург, сентябрь 2018 г.
Марианна права: одним людям действительно прощается больше, чем другим. Им даже высший суд может устроить спецобслуживание – важно вовремя предъявить список талантов и перечень жизненных достижений. О пушкинском дельном человеке и красе его ногтей знает каждый, но что можно сказать о холодном и жестокосердном мужчине, совершившем переворот в науке? Любые весы выйдут из строя, лишь только попробуешь взвесить на них его поступки…
В тридцатые, самые трудные для Ксении Михайловны годы профессор Матвеев переживал очередное перерождение, к которым проявлял склонность и прежде. Он был из тех людей, которых не останавливают зрелый возраст, условности или обязательства, принятые перед Богом и людьми. В Бога он к тому же не верил – другое дело спектральный анализ!
Когда они с Ксеничкой только познакомились, К.К. было под тридцать, и он, в отличие от наивной петербурженки, имел за плечами самый разнообразный опыт. Бывший учитель, бывший контролёр Пермской железной дороги, выходец из простой семьи, отягощённой не самой лучшей наследственностью (прадед разбился пьяным на тройке, дед был запойный, гонял чертей кочергой, хотя сам К.К. алкоголем брезговал всю жизнь), обременённый семьёй в Мотовилихе многодетный отец, он вдруг объявляет конец своему пермскому периоду – и начинает новую жизнь. Легко – как будто берёт с полки чистую тетрадь взамен исписанной.
Ксеничка, мечтавшая о большой нерушимой любви, в ту пору оправдывает его решение: она, как многие девушки, уверена в том, что с ней ничего плохого не случится, что на её стороне – подлинное чувство, защищающее от всяких бед. А там, в Перми, любви не было, вот и весь секрет. К.К. находит в юной Ксеничке не только возлюбленную, но и преданного (впоследствии – и во втором смысле слова) друга, и вечный источник одобрения, и надёжную опору. Поначалу его веселит некоторая её неприспособленность к жизни, неумение вести хозяйство, рассеянность – позднее это чувство выродится в злое недовольство. Как на театре: в первом действии комедия, во втором – трагедия.
Ради любви Ксеничка порывает с семьёй, надолго теряет из виду брата и навсегда – сестру Евгению. Смиряется с позором, который, впрочем, уже не так важен в новом социалистическом обществе, но так или иначе, все дети её и Константина – незаконнорождённые, он так и не женился на Ксении. За двадцать девять лет не решил простой задачки о спокойствии любящего сердца… Ради него Ксения переезжает на Урал, в серый холодный город, где нужно делить жильё с чужими людьми, нужно управляться с детьми, нужно выживать, а также переводить для К.К. статьи, помогать с оформлением докторской диссертации, подавать ему завтрак и обед в строго определённый час. На её собственном образовании стоит отныне крест, как, впрочем, и на её молодости, этот родник иссякнет раньше срока: частые беременности, постоянные заботы, смерть детей, болезнь Миши, нищета и одиночество прежде времени состарят Ксению, так что разница в возрасте между нею и профессором в поздние годы незаметна.
Маленькая, седая, сгорбленная, бедно одетая женщина почему-то живёт в одном доме с выдающимся учёным, который к тому времени действительно создал себе громкое имя. Биографы Матвеева рассказывают о вехах его пути с несколько вынужденным восхищением, но от перечисленного ими и вправду захватывает дух, а у весов, где измеряются людские грехи и доблести, опять сбивается настройка.
В 1903 году, будучи студентом Петербургского университета, К.К. совершает свою первую «экскурсию» по «красивой и геологически очень образовательной реке Чусовой». Именно там, близ села Верейно, он впервые обнаружит таинственные cone-in-cone – образцы битуминозных мергелей, представляющих собой «явления нарушенной кристаллизации». Эти загадочные структуры, о происхождении которых минералоги спорят по сей день, напоминали собой как бы вставленные одна в другую пирамидки и конусы (отсюда второе название cone-in-cone – «фунтиковая текстура»), в них при известной фантазии можно было увидеть ониксовый мрамор, кораллы, стилолит, окаменевшее дерево и даже отпечатки древних животных. Значительная часть научных изысканий Матвеева на протяжении всей жизни будет связана с этими поразительными «фунтиками». Занимаясь другими исследованиями, он станет периодически возвращаться к явлениям нарушенной (в другом варианте – уродливой) кристаллизации.
В Сорбонне я писала работу по творчеству Стендаля, специально ходила после защиты на Монмартрское кладбище, чтобы найти его могилу и поблагодарить за высокий балл (все студенты – язычники). Трактат «О любви» – видимо, в силу возраста – читался сверх программы. Кристаллизация любви, по Стендалю, «есть особая деятельность ума, который из всего, с чем он сталкивается, извлекает открытие, что любимый предмет обладает новыми совершенствами». Пример– метафора – ветка дерева, оголившаяся за зиму: её бросают в заброшенные глубины соляных копей Зальцбурга, чтобы через несколько месяцев достать преображённой, покрытой блестящими кристаллами «подвижных и ослепительных алмазов». Прежнюю ветку невозможно узнать, заключает Стендаль – и строит на этом сходстве свою теорию кристаллизации любви. Мне уже в юности казалась ошибочной сама идея объяснить псевдонаучным методом зарождение непостижимого чувства: «Это потому, что сама ты никого никогда не любила», – считал Людо, защитник французской словесности.
